Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Но поскольку, как уже говорилось ранее, работа по сюжетной и временной атрибуции этой графики в основном уже проделана исследователями и целью нашей работы не является, для наших целей рационально рассматривать собрание так же, как рассматривали его непосредственные адресаты записок, их авторы и коллекционеры, – то есть как собрание однородных или по крайней мере одножанровых произведений со своим характерным языком. Мы должны понимать, что создание и обращение такой графики – это специфические практики, характерные для узкого круга постоянных участников совещаний, прежде всего Политбюро. Именно такой подход позволяет увидеть в материалах собрания уникальное явление – коллективный автопортрет / автореферативный текст за авторством высшего руководства РКП(б)/ВКП(б) 1923–1937 годов, создававшийся в очень специфических обстоятельствах и в силу этого дающий необычную возможность на основании анализа этого графического языка предполагать принципиально невидимые в другой оптике особенности идентичности этой узкой группы.

Стенограммы заседаний Политбюро и рабочих (в противоположность отчетным официальным) заседаний комиссий высокого уровня в Кремле в это время неизвестны – возможно, их и не существовало. Сразу отбросим искушение видеть в анализируемом материале буквальное или даже аллегорическое отражение тематики этих совещаний: хотя формально часть работ (особенно 1930‑х) можно считать таковыми, они редко оказываются именно зарисовкой с натуры – но почти всегда или шаржем (нередко изображающим отсутствующего на заседании человека – например, уже умершего Ленина или достоверно не участвовавшего в конкретном заседании Пятакова), или сюжетной любительской карикатурой, зачастую, как и у профессиональных карикатуристов того времени, сатирической графикой с неотъемлемым текстовым комментарием. В сущности, большинство работ этой группы не столько графика, сколько графическое расширение текста. Взятые вместе, они представляют собой скрытые реплики, части совещания. То, что нам известно о заседаниях Политбюро этого времени, свидетельствует о строгом и обычно выдерживаемом регламенте, где шутки и фривольные реплики – редкое и мало кому позволяемое отступление от официальных правил. Но была, как видим, и неофициальная сторона дела. Оборот и комментирование графических записок (возможно, и текстовых – но они не сохранились) во время этих весьма чопорных докладов (редкие репортажные фотографии не позволяют в этом сомневаться: полемика порой была горячей, но в силу серьезности обсуждаемых предметов вполне официозной), в сущности, напоминают нам сложившуюся сейчас «параллельную переписку» в чатах во время онлайн-совещаний 2020‑х годов: то, что происходит в официальной части в виде выступлений, участники могут свободно комментировать в формально отдельном групповом текстовом пространстве. Как и эти текстовые пространства современности, оборот графических записок, видимо, создавал на заседаниях Политбюро параллельный коллективный текст на те же темы, но с совершенно другим языком.

Мы считаем необходимым подчеркнуть, что этот текст – коллективный, несмотря на то что он имеет формальное авторство и не восходит к традициям коллективных литературных игр по типу буриме. Дело в двойственном положении авторов графики: это редкий случай, когда рисунок является в момент создания одновременно и публичным, и интимным документом.

С одной стороны, автор, изображающий что-либо в своих рабочих записях, на базовом уровне защищен и формальной интимностью такого рода рисунков (равно как и текстовых заметок, сделанных на совещании). В любой момент рисующий имеет полное естественное право одним жестом – просто скомкав листок бумаги – превратить его в формально никогда не существовавший. Эфемерность жанра «зарисовок на заседании» – это и статус черновика для любого документа, созданного вне формального документооборота: в любом случае это частные записи, которые автор вправе никому не демонстрировать. Мало того, исходно такого рода рисунки – настоящие маргиналии, что видно, например, на случайной, экспромтной зарисовке Бухарина на полях черновика (ил. 2 на вкладке). Этот портрет «святого Сергошвили» (очевидный намек на Орджоникидзе, всегда союзного Сталину-Джугашвили), держащего в руке окровавленный кинжал – «перед закланием жертв».