Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Но и авторский вклад в этот уникальный жанр тоже нельзя отрицать: основа рисунка интимна, это по-прежнему маргиналии, частные записи. Первичная эмоция, которую автор может, нарисовав нечто, разделить с соседями по залу, остается авторской. Так, Межлаук, несколькими шрифтами делая на таком же, как Бухарин, листке для записок в зале меланхолические надписи «Оппозиция – оппозиция – участь горькая – участь – участь – участь» (и даже перечисляя членов оппозиции, которых эта горькая участь ждет, – Орахелашвили, Румянцев, Мирзоян, Ульянцов, Эрдвин), – рисует (и зачеркивает) пустоглазый портрет (оппозиционера?), лишенный каких-либо индивидуальных черт, потом зачеркивает его и тут же рядом рисует человеческий глаз, глядящий на нас внимательно как бы из разрыва бумаги (ил. 6 на вкладке). Кто на нас смотрит изнутри этого довольно жуткого и, как показало время, пророческого рисунка: сам Межлаук, оппозиция, Политбюро? И этот рисунок также попадает в коллекцию Ворошилова – очень немногие люди в стране поймут его контекст.

Важно, что даже в случае чисто графического, без подписей, изображения в коллекции шаржей Ворошилова мы, как правило, имеем дело с расширением текста, но не с собственно изображением. Часть авторов рисунков, видимо, просто боролась с этой данностью, определяемой и обстоятельствами создания, и практиками, в ходе которых изображение создавалось, и культурным фоном (в русской демократической традиции преобладали карикатуры с подписями, не имеющие самостоятельной ценности без текстового сопровождения). Если автор имел некоторый дар рисовальщика, это в той или иной мере получалось – но, как правило, это было не так: графическое изображение в почти всех известных нам работах лишь имитировало профессиональную работу художника, замещало ее, и то, что картинки обращались среди таких же непрофессионалов, оправдывало это, снисхождение было гарантированным: здесь никто не художник. Тем не менее примечательно старание, с которым создавались порой карикатуры и особенно шаржи. Ведь даже остроумная подпись не спасла бы автора, полностью неспособного уловить характерные черты героя шаржа. Но, как правило, текст, формально дополняющий изображение, в этой графике – главное, а не второстепенное. Например, карикатура Межлаука на Осинского (ил. 7 на вкладке) является таковой только в силу смешной позы оппозиционера и соответствия его буржуазной манеры одеваться подписи: «Мои уважаемые оппоненты говорят, что я контрреволюционер. Это обидно и неверно. Я же говорю, что они контрреволюционеры – это и вежливо и верно».

В сущности, здесь не нужно даже изображение Осинского, оно лишь иллюстрация текста-анекдота, смешного и без этого. Впрочем, это совершенно конвенциональная карикатура, и смысл ее вполне марксистский: подчеркнуто вежливый Осинский и изображен, и говорит как буржуазный юрист-правовед старого времени, его поза нелепа, поскольку нелепа его политическая поза оппозиционера, с головой выдающая его классовую сущность. Конечно, это не очень оригинальное остроумие, но достаточно точное отражение авторского текста.

И, добавим, емкое: без пририсованной картинки буржуазность оппозиционеров пришлось бы разъяснять тремя абзацами отнюдь не юмористического текста. И к тому же корректное: работа не датирована, но, вероятно, это 1926 год, канун XIV съезда, Осинский уже может быть полемически отнесен к контрреволюционерам, но с долей юмора: оппозиция в понимании ЦК уже имеет потенции скатиться в контрреволюцию, но еще не сделала этого, она на границе, разделяющей уже слишком далеко зашедшую политическую борьбу и открытое сопротивление власти рабочих и крестьян, то есть контрреволюцию. При всей внешней безобидности клочка бумаги, на котором это изображено, это – тяжелое обвинение оппозиции и предупреждение ей.