Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Сам по себе статус «коллекции» нуждается в обсуждении. Временные рамки ее – 1923–1937 годы. Мы практически ничего не знаем о том, как и когда формировалось это собрание. Другие документы Ворошилова из этого же фонда позволяют предположить следующую картину. Одна и самая большая часть собрания – это собираемая сначала самим Ворошиловым по итогам заседания Политбюро ЦК РКП(б)/ВКП(б) с 1923 года графика, или являющаяся маргиналиями на полях рабочих заметок или черновиков участников таких заседаний, или же созданная на отдельных малоформатных листках, предназначавшихся для пересылки записок от одних участников заседания другим. В ряде случаев для этих же целей – как для графических сообщений, так и для чисто текстовых записок – использовались личные бланки участников заседаний с их места работы. Культура бланков в обиходе советских партийных и госчиновников начала формироваться еще в конце 1917 года, соответствующий бланк являлся во многом вариантом удостоверяющего авторство записки элемента: они, как правило, персонализированы (редко – буквально, с фамилиями и указанием статуса, чаще – по должности), однако в собрании Ворошилова это скорее исключение: большинство рисунков сделано на тех же неатрибутированных бланках для записок из обихода кремлевской канцелярии, в изобилии встречающихся в рабочих бумагах Сталина, Бухарина, Андреева и других членов Политбюро с середины 1920‑х годов и оставшихся практически неизменными до конца 1950‑х годов. По всей видимости, бóльшая часть этих записок по окончании заседания уничтожалась или авторами, или получателями, или техническим персоналом: они не представлялись ценностью. Рисунки – редкое исключение. С 1930‑х эта часть графики в фондах РГАСПИ носит следы дальнейшего обращения в среде Политбюро. При этом в части случаев такое «творчество» рассматривалось прямо на заседаниях Политбюро, возможно, Оргбюро ЦК и на рабочих совещаниях различных рабочих комиссий ЦК и его подразделений – в этом случае графика, «путешествовавшая» по небольшому залу заседания, обрастала иногда замечаниями участников, в том числе Сталина, Бухарина, Ярославского. В редких случаях возможно предположить, что работа обращалась и позже в рабочих посланиях друг другу самих членов Политбюро.

Со второй половины 1930‑х в обращение графических работ-записок по неизвестной причине вмешивается Лаврентий Берия, пополнявший коллекцию Ворошилова (но иногда также отсылавший работы Жданову и другим членам Политбюро) новыми работами. Когда точно это происходило – уверенно сказать невозможно. Впрочем, судя по присутствию в этой коллекции нескольких коллажных работ, дублированных в личном фонде Карла Радека в РГАСПИ, а также в личном фонде Бухарина, рационально будет предположение, что Берия изымал некоторые работы из следственных дел Бухарина, Радека, одного из самых плодовитых авторов такой графики Межлаука в 1937–1939 годах или, напротив, в широком промежутке в 1937–1953 годах: автографы Берии не дают возможности исключить любую позднюю датировку, как и датировку имеющихся на ряде работ уточняющих подписей самого Ворошилова. Она, как правило, содержит в этом случае дату создания работы и автора, но не дату состоявшейся атрибуции Ворошиловым конкретного рисунка: это могло произойти и двумя десятилетиями позже создания, например в 1959 году, когда с личным архивом Ворошилова по его указанию впервые начали работать военные архивисты.

Впрочем, среди работ есть и те, что явно попали в фонд Ворошилова совсем другими путями, не имеющими отношения к Политбюро. Это, например, анонимная (псевдонимная подпись «Овод») стеклографированная и раскрашенная оппозиционная листовка предположительно 1926 или 1927 года, рассмотренная нами ниже, печатные карикатуры из «Рабочей газеты» и из неустановленной немецкой прессы 1930‑х годов. В редких случаях это работы неизвестных авторов с совещаний другого уровня, возможно переданные Ворошилову коллегами из Политбюро, знающими об увлечении наркома этим жанром. Наконец, в собрании есть и одна гравюра, обсуждаемая ниже.