Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Отметим, что картинка должна была, по идее, свободно выражать негодование автора в отношении оппозиции – это общее настроение большинства съезда, итог многомесячной кампании по дискредитации Троцкого, Зиновьева, Каменева и их соратников, кульминация борьбы. Самому Минину это, видимо, стоило в 1927 году душевного расстройства. Но нет: искажать черты лица, то есть пользоваться стандартным инструментарием шаржиста и карикатуриста, в понимании большинства авторов все же не стоило.

Травестировать одежду тем не менее можно – как можно свободно шутить на темы, которые внутри партийной верхушки звучали более или менее остро. Так, Бухарин легко может нарисовать Серго Орджоникидзе в роли офицера прежних времен и подписать: «Серго, если бы он был моложе и если бы он служил в царской гвардии» (ил. 27 на вкладке).

Изображен между тем полный генерал – с большой наградной звездой и орденской лентой, с эполетами, в сапогах со шпорами. Впрочем, и со стилизованными «кубиками» на высоком воротнике стойкой – принадлежностью уже РККА. Что имел в виду Бухарин под этой незамысловатой шуткой в феврале 1927 года? Серго как «генерал» Сталина? Если нет, то придется заподозрить автора в более горькой иронии: рисунок, на котором выдающийся революционер изображается безо всякой рефлексии в облачении представителя «свергнутого режима», был бы куда как большим оскорблением. Но дружеское именование «Серго», нейтральное выражение лица изображаемого Орджоникидзе дают понять: такие дерзкие шутки в среде Политбюро были допустимы и даже приветствовались. И рисовать можно было не только вождей и не только Ленина, но и, например, Николая II. Спектр допустимого в картинках был весьма широк.

И узок одновременно. Специфическая большевистская идентичность, по нашему предположению, раздвигала рамки допустимого к изображению, в том числе на уровне сюжета. Одновременно с этим она ограничивала интенсивность эмоций, включаемых автором в произведение (положа руку на сердце, признаем: бóльшая часть графических записок очень скучна), и ставила во главу угла политические или деловые соображения. Это и было предметом интроспекции и автоинтроспекции рисующего, неотделимых друг от друга: еще раз напомним наше предположение, что рисующий был одновременно представителем коллектива и выражал не только свою точку зрения на происходящее, но и точку зрения воображаемого большинства присутствующих при создании визуального комментария. Эта позиция требовала самоограничений и заставляла отказываться от неконструктивного пафоса, слишком личного даже в трагическом восприятии. Для большевика трагическое – это просто ход истории. В бытовых подробностях ему не место.

Как угадать на графической записке – шарже или карикатуре – именно оппозиционера? На первый взгляд, и это примечательно, специального визуального языка, элементами которого можно было бы определить принадлежность к оппозиции, не существует. В коллекции Ворошилова мы либо узнаем оппозиционера постфактум, идентифицируя его по другим источникам, или видим, что речь идет именно об оппозиции, из текста-подписи к карикатуре. Но для большинства в партийной верхушке, от имени которого выступает художник, оппозиция никак не выделяется в партийной среде: это такие же люди, как и все.

Впрочем, есть одна черта, возможно неосознанно руководившая авторами. Партийная оппозиция – всех видов во всей ее сложной истории, не столько текущая, сколько историческая – всегда изображалась более тщательно и подробно, нежели приверженцы генеральной линии. Разумеется, на том числе работ, с которыми мы имеем дело, невозможно подтвердить эту гипотезу количественно. Тем не менее если это действительно так, то мы вправе предложить объяснение: интроспекция, лежащая в основе такой графики, при наличии «оппозиционной» вводной требует более тщательного размышления от шаржиста или карикатуриста. И напротив: человек, не замеченный в отклонениях от основной линии партии (если это не Ленин и не крупнейший вождь, например Сталин) и не являющийся для Политбюро «сложным» хотя бы в каком-то смысле (например, Калинин или Андреев), как правило, изображается просто и легко, здесь задача интроспекции облегчена. Яркое исключение – многочисленные шаржи на Орджоникидзе: они также исполняются весьма тщательно. Это может быть следствием как достаточно высокого (даже в сравнении, например, с Кировым, Рыковым, Молотовым) положения изображаемого во «внутренней» иерархии партийной верхушки, отдельной от «внешней» (по весу занимаемой должности), так и особенности характера Орджоникидзе: Серго было принято восхищаться и его опасаться, его взрывной «кавказский» темперамент уникально, даже по меркам Политбюро, сочетался с выдающейся работоспособностью и компетентностью.