Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Сюжетно карикатуры на оппозицию, отметим, не более остры и тем более малооскорбительны (по меркам сообщества, для которого они рисовались), чем на любой другой рабочий сюжет – от внешней политики до хозяйственных вопросов. Примером этому может служить карикатура на Зиновьева (ил. 28 на вкладке), созданная Межлауком летом 1926 года накануне или во время пленума ЦК и ЦКК ВКП(б).

Сюжет: Зиновьев просит некую «Машу» (очевидно, домработницу – это обычная черта городского быта довоенных Москвы и Ленинграда, немолодая «Маша» изображена в крестьянской одежде и в платке в подчиненной позе) почистить куклы «кулака» в деревенской одежде и нэпмана в хорошем костюме-тройке, которых Зиновьев достал из сундука – стандартной, но уже архаичной мебели для хранения одежды и тряпок. Куклы при этом подвешены на странном сложном сооружении с роликами, позволяющем выставлять их на всеобщее обозрение. Рядом огромная маркированная емкость с надписью «Нафталин».

Из подписи к карикатуре ясен ее смысл: «Маша! Сегодня вечером пленум ЦК; почистите кулачка и нэпика, а, как я вернусь, пересыпьте опять нафталином, раньше осени не понадобятся». Надпись на сундуке в виде наклейки-этикетки – «Ленинград XII. 1925» – показывает, что он привезен Зиновьевым из Ленинграда в Москву на XIV съезд РКП(б) (декабрь 1925 года) и увезен обратно. Функция этикетки – транспортная бирка, но второй смысл происходящего – намек на ленинградскую оппозицию. Сафаров, Сокольников, Крупская (она точно не «Маша») – ни один из ее вождей не выглядит похожим на свиноподобного нэпмана, тем более никто в партийных кругах не одевается подобно кулаку с бородой лопатой в добротную крестьянскую одежду. То, что это куклы, видно по бессмысленной, мертвой мимике их лиц и по их позам. Тем не менее лица кукол румяны – они изображают живых кулака и нэпмана. Сюжет прост: Зиновьев на XIV съезде вновь, как и предшествующие «левые» оппозиции, выдвигал в споре с Бухариным тезис о необходимости левого поворота, борьбы с нэпом и засильем усилившегося из‑за нэпа зажиточного элемента в деревне. Карикатура утверждает: Зиновьев, чей деловой костюм и лаковые туфли на каблуках прорисованы тщательно (вплоть до хлястика на пиджаке), лицемерит, лозунги «борьбы с кулаком и нэпманом» стары и пронафталинены (нафталин – уже тогда устаревающее и дурно пахнущее средство для сохранения текстиля и шерсти от моли; это символ архаики и отсталости).

Но есть и второе дно у происходящего. Никакие «куклы» такого рода и масштаба в быту 1920‑х, собственно, не использовались, а тем более странное техническое сооружение, на которых они подвешены на карикатуре, – что это? Термин «марионетки» в русском языке появился раньше и закрепился прочнее, чем собственно театр марионеток. В отличие от перчаточных кукол, используемых в народном театре, марионеток с управляющими крестовинами и множеством веревочек, идущих к конечностям, видело не так много людей, поэтому Межлаук не нашел ничего лучшего, как повесить «кукол-марионеток» на театральную рампу с небольшими колосниками: поскольку партия постоянно заседала в театральных помещениях (а президиум на сцене), то антураж был для Политбюро вполне узнаваемым. Но откуда вообще взялась идея оппозиционных марионеток? Возможно, дело в писателях-эмигрантах и писателях-возвращенцах: за ними, в частности за А. Н. Толстым, партийная верхушка следила. «Советский граф», покинувший Россию после революции, в 1923 году внезапно совершил очень обнадеживший его визит в Москву и собирался возвращаться в СССР. В конце 1924 года он под своей редакцией опубликовал в берлинском издательстве «Накануне» русский перевод детской повести Карло Коллоди «Пиноккио, или История деревянной куклы», выполненный Нины Петровской, – позднее, в 1936 году, на его основе будет создана популярная книга Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино». На Толстого, уже вернувшегося в РСФСР в конце 1923 года, в 1926 году возлагались большие надежды; вероятно, и «марионетки», и оппозиционный театр Карабаса-Зиновьева оттуда.

Характеризует же происходящее лапидарное распоряжение на обратной стороне рисунка: «Зиновьеву». Большевистская этика предполагала, что такое колкое обвинение должно быть адресовано, как и обвинения всерьез, непосредственному фигуранту карикатуры. Таким образом, карикатура – это не оскорбление, это нормальный способ коммуникации и допустимый способ изложения тезиса в партийной борьбе, на который коммунист не должен обижаться.