Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

Мои предыдущие показания страдали отсутствием полной, исчерпывающей откровенности. Критически их оценивая, я прихожу к выводу, что допустил в этих показаниях беспринципные и недостойные увертки и не сумел целиком и полностью изжить остатки оппортунистического наследия, пытаясь при оценке ряда фактов и своего поведения в целом найти себе оправдание (даже перед самим собой). У меня там написано, что «я вел себя в Коломне небезупречно, но и оппозиционной работой это назвать нельзя». Конечно, это – непростительная для меня увертка. Если, будучи в вузе, я не чувствовал под собой достаточно прочной партийной основы – особенно перед исключением, то приезд в Коломну определенно побудил меня к тому, что на партийном языке называется двурушничеством.

(Термин «двурушничество» уже встречался не раз, и в следующей главе он станет ключевым для описания «я» оппозиционера.) Указывая на свое стремление одновременно действовать в пользу двух противоположных сторон, обманывая каждую из них, Кутузов клеймил себя как нечестного партийца и нечестного оппозиционера.

Находясь в вузе, я не сумел целиком и полностью изжить остатки оппозиционного наследства. Эти остатки, не имея под собой принципиальной основы, сводились к отдельным выпадам против бюро ячейки или определенных работников бюро. Перед чисткой они пополнились еще рядом ошибок, из которых основная выражалась в том, что я взял под защиту уклонистское выступление (троцкистское по характеру) своего приятеля и в результате получилось то, что было правильно квалифицированно со стороны бюро ячейки – как группировщина. В общем, за время пребывания в вузе (1929‑й год) я не сумел перестроиться по-новому – на четкий большевистский лад. Сыграли при этом некоторую роль перегибы в настороженности по отношению ко мне (статья в стенгазете, обвинение насчет книги Троцкого «К другу») не служат для меня оправданием[596].

В последних строках переписанной автобиографии Кутузов заявлял: