Бахтина интересуют тексты словесные, его герменевтика, как и герменевтика Гадамера, предполагает выражение, происходящее в среде языка. Однако снова налицо и глубокая разница с Гадамером. Для последнего «слово есть не выражение духа, но образ вещи» (Истина и метод. С. 495), слово зеркально отражает мир, – тогда как для Бахтина слово как раз манифестирует человеческий дух. «Слово» в бахтинском лексиконе тождественно «высказыванию». И словесный текст представляет собой высказывание, а потому не сводится к «лингвистической» плоскости. Будучи высказыванием, всегда ориентированным на диалогического адресата, текст – это реальность «металингвистического» порядка. Текст осуществляется в конкретных диалогических ситуациях, собственная природа текста событийна. Герменевтика Бахтина, очевидно, является разделом бахтинской «металингвистики», последняя же принадлежит философии диалогического «бытия-события» (возникшей в свою очередь из «философии поступка»). Более детально вся эта проблематика прослежена в комментариях.
Заметки ПТ
трудно соотнести с бахтинской теорией романа (и в особенности романа Достоевского). В самом деле: если текст представляет собой реальную разноголосицу (а именно таков, по Бахтину, текст романа), то кто же тот субъект текста, с которым ведет герменевтический диалог интерпретатор? Ведь автор-творец в этом случае – лишь голос среди голосов; очевидно, таким субъектом выступает не он. Герменевтика Гадамера не знает данной трудности, поскольку, по Гадамеру, к интерпретатору «обращается» сам персонифицированный текст. Но пафос Бахтина в отношении романа – как раз в том, чтобы упразднить это монологическое представление о тексте. Так что, как представляется, концепция ПТ не охватывает столь важный для интересов Бахтина случай текста романа.1
Ключевая интуиция Бахтина относительно авторской природы текста (возведенность текста к одному субъекту) проистекает из представления о тексте как о «высказывании» (см. ниже в ПТ), и в конечном счете – как об «ответственном поступке» (ФП). Бахтинская герменевтика здесь сильно расходится с герменевтикой Гадамера, для которого фигура автора не существенна по сравнению с тем «делом», которое осуществляет текст, с «преданием», «традицией», представляемыми текстом (см.:3
Эти два аспекта «текста» восходят в философском сознании Бахтина к двум моментам «поступка» – «объективному смысловому содержанию» и «субъективному процессу свершения» (ФП. С. 61).4
«Анна Каренина», ч. 4, гл. 14.5
Интерес Бахтина к проблемам знака возник уже в 20-е годы (ср.: МФЯ, ч. I).6
Этим «полюсам» текста в других работах Бахтина соответствуют «значение» и «тема» (МФЯ), «значение» и «смысл» (МГН).7
Н.С. Трубецкой различал (на основе разграничения языка и речи у Ф. де Соссюра) фонетику – науку о звуках речи в их материальности, изучаемых методами естествознания, и фонологию – учение о звуке языка, несущем смыслоразличительную функцию в системе языка (см.: Трубецкой Н.С. Основы фонологии. Прага, 1939; М., 1960).8
Ср. прим. I к МГН.9
Проблема перевода как герменевтическая проблема ставилась также Гадамером: (ср.: «Всякий переводчик – интерпретатор. Иноязычность означает лишь предельный случай общей герменевтической сложности: чуждости и ее преодоления». –