Автор Исландии

Мальчик Грим пытался заполнить пустоту, оставленную Мордочкой, слушанием радио и подолгу засиживался у бабушки в кухне перед этим чудо-прибором, который он в полной мере открыл для себя лишь сейчас, сидел и как завороженный слушал перечисления умерших людей[105] и улова сейнеров, пока отец не возвращался из коровника и не прочитывал ему лекцию о вреде радиовещания. Было довольно-таки скучно слышать из его уст те же самые аргументы, что я сам раньше (точнее, позже) приводил своим сыновьям, которые без конца пялились в телевизор. Тогда светлоголовик уходил к озеру или на склон горы – подальше от хутора светлым вечером – и собирал для бабушки букет цветов. Где-то внутри мальчика звучало радио, принимавшее те мрачные волны, те замученные голоса, которыми здесь были пронизаны все слои воздуха; в этих походах он задерживался слишком долго и по приходу домой стойко терпел ругань – он успевал к тому времени собрать шестнадцать видов цветов для букета бабушке. Она наклонялась к ящику и вынимала оттуда слово «дружочек мой» для него в награду, ставила букет в старую грязную бутылку из-под молока, которая простояла на окне уже на протяжении ста страниц или около того, – вот интересно было бы узнать, откуда она взялась. Затем мальчик просил старуху рассказывать подробно о каждом растении. Хельская долина лежала высоко в горах, и здесь было много трав со странными названиями – потому что нормальные названия закончились еще внизу. Здесь росли чертополох, и сушеница, и мелколепестник. Старушка все их знала, а про некоторые могла и рассказать историю. «О, этот цветок, по-моему, просто приблудный какой-то, а это ясколка, а это подорожник, а вот смолевка… ишь, какая мелкая уродилась». Мальчик слушал все это глазами. Я иногда прибивался к нему и позволял себе выдумывать фальшивые названия для этих седовласых трав, которые здесь попадались на каждом шагу. «А это печальница, она цветет только при ночных заморозках».

От работы на лугах я обветрился, лицо покрылось краснотой. Каким бы ни было то солнце, что светило на меня, оно придало мне тот цвет, какого мое лицо не знало, пока я был жив. Я бродил среди людей словно заблудившаяся огненная планета, отшатывался от Хроульва и Эйвис – которая больше не разговаривала со мной и никогда больше не собиралась смотреть в эти глаза, в которые она заглянула до самого дна в один мрачный миг в сеннике, – и все вращался вокруг старухи, выйдя на одну орбиту с Гримом. Положение стало невыносимым, мне пора было уносить ноги из этой долины. Я попытался вспомнить приморский городок Фьёрд. Где я мог бы жить?

Глава 30

Мы выехали в шесть часов утра: я и Эйвис на машине Йоуи. Она ехала к врачу, я – к жизни. Когда я спускался с чердака, Хроульв притворился спящим, но я все понял при виде его подрагивающих век. Было удивительно: такой человек, как он, – и притворяется, но, может, он делал это для того, чтоб не видеть нас еще один день. Мне показалось, что его кожа стала толще.

Я попрощался с ними вечером накануне: с Душой Живой, которая за свою долгую жизнь явно научилась прощаться, она сказала только: «Всего хорошего», – и больше ни словечечка, – и мастером Гримом, который пригласил меня в гости на следующее лето. Меня это тронуло, но я тотчас понял, что к тому времени помолодею настолько, что они меня не узнают. Я в последний раз видел их, будучи собой, – потом они, может, будут видеть меня другим человеком.

Долина была полна туманом, словно хотела поскорее распроститься со мной, – а за хейди было ясно. Утренний кофе мы пили на Болоте. Гейрлёйг доила. Я вошел в кухню и наткнулся на Хильд. Мы мгновение стояли друг напротив друга и смотрели друг другу в глаза; она держала хлеб. Мне показалось, она понимает, что я создал ее по моему нраву. По крайней мере, я понимал, что в ее лице создал свою женщину. Женщину, которую я теоретически мог бы полюбить. Этот ласковый взгляд, интеллигентный нос, эти абсолютно честные руки, которые я приставил к телу, сложенному по-южному мягко, и окружил темными волосами и добродушным смехом. Она не удивилась, увидев, каким я стал тридцатилетним. Зато я позабыл, каково это – быть молодым, с фаллосом наперевес. Ничего не говоря, я подошел к ней и взял за руку – эту мягкую желтую руку, и, слегка наклонившись, прижался к ней щекой, и так неподвижно стоял довольно долгое время. Целых десять долгих секунд мне было абсолютно хорошо. А затем она прошептала мне на ухо:

– Ну же, ну, все будет хорошо.