Автор Исландии

Она не знала, что бывает такая беспросветность. Что бывает такая боль. Что бывает такой невидимый мрак. Это было еще хуже, чем быть изнасилованной отцом в сеннике. Это было другое изнасилование. И в этот раз оно исходило изнутри. На это у нее не было ответа. Ее парализовало, она слегла. И лежала в постели неделю. Ей обязательно доживать этот месяц до конца? Разве так – уже недостаточно? Ей скоро исполнится пятнадцать лет, а это ужасно долгий срок. Она узнала жизнь. Ей выпало на долю девять лет с матерью, пятнадцать летних сезонов на хуторе, она научилась доить коров, есть невкусную пищу и просыпаться при морозе. И она мельком видела любовь, и ее мужик отец показал ей, насколько приятны любовные утехи. И бабушкина смерть была красивой, и братец у нее веселый, и ей дали несколько ночей поночевать в настоящем городе. Она сдала в школе экзамен и даже уже конфирмовалась. Так что ей вполне можно умереть. Вопрос только в ребенке. Может, ей следовало учесть его интересы и подождать с самоубийством до родов? Вдруг в ее памяти всплыли обрывки старинных строк, которые иногда читала ей бабушка, когда ей приходилось тяжело:

Пусть постель тебе постелят братья божьи
и твою подушку разошьют…

У бабушки все так странно… Разве у бога братья были? Нет, правда? И тут она снова начинала плакать. Иногда она могла проплакать без перерыва три часа. А потом приходила Турид, приносила подогретое молоко, отвар исландского мха, чай с печеньем, и морское печенье, и лодочниково печенье, и хрустящие булочки, и какао-суп, и клейны[122], а Грим стоял, смотрел на нее и напевал ей самую новую песню, которую выучил в горах.

Здесь, в тесном фьорде, условия для слушания радио были не такими хорошими, как на хейди: чтоб послушать своих американцев, ему приходилось карабкаться на высоту двухсот метров. Сегодня он вошел в дом, весь иззябший и промокший: ему пришлось целый час ждать, пока начнут передавать его песни: «Там какой-то дядька очень долго говорил». Радиоприемник сразу обеспечил хельярдальскому мальчишке популярность во фьорде, и кроме Дан-ни на гору с ним теперь каждый день ходили еще трое мальчиков. Однажды они наткнулись на странных людей, которые набросились на них и стали просить ради бога не шуметь, мол, неужели они думают, будто радио для военных подходит для исландской природы, или что джаз – подходящий аккомпанемент для тишины во фьорде. Хервар из Каменного дома сказал, что это, наверно, «скрытые жители»[123]. Это вполне могло быть так, потому что они были очень странно одеты: все в эдаких цельнокроенных комбинезонах. И очень светлых цветов. Но сейчас они нашли новое место с хорошими условиями, чтоб спокойно слушать радио. И оттуда хорошо просматривались сельдезасолочная площадка и причалы.

– «Си ю лейтер алигейтор», – пропел Грим сестре, слегка смущенно и немного фальшиво. Она почти улыбнулась. А потом отвернулась к окну и стала смотреть на нож гильотины. Она не знала, что такое гильотина, но ей казалось, что приход осени будет как удар острого ножа. Когда она вновь откатила голову от окна – в углу напротив кровати стоял Гейри, словно Бастер Китон[124] в длинных кальсонах, застенчивый и серьезный, он пристально посмотрел на нее и сказал:

– Машина будет готова в полночь. В полночь.

– Гейры, родымый! Не прыставай, не выдишь: она болеет! – донеслось с самой кухни сквозь полуприкрытую дверь. Они сидели там – хозяйка дома и ее невестка, вместе со своим в-рейс-ушедшим мужем и двумя застенчивыми маленькими дочками, проживавшая на верхнем этаже Зеленого дома. Невестка была субтильная, похожая на дрозда, но бойко-болтливая женщина в боевой раскраске; звали ее Симона. В Исландии до войны девочкам часто давали мужские имена, ведь мужчины тогда умирали чаще, чем женщины. Вероятно, именно имя и врожденный интерес к чужим проблемам и послужили причиной тому, что работа, которой Симона посвятила всю жизнь, была на телефонной станции. Между девятью и пятью часами все телефонные разговоры в Восточной Исландии проходили сквозь ее голову. Она была просто идеальной телефонисткой: любопытная, памятливая, высокоморальная. Если ей казалось, что тема телефонного разговора начинает сползать ниже пояса, она быстро объявляла: «Внесите дополнительную плату, чтобы продолжить разговор», а потом разъединяла говорящих, если они не слушались. Между дежурствами она пускалась во все тяжкие на кухне: делала колбасу, варила холодец, просто стряпала, пекла сдобу для половины города и делала бутерброды с собой всем одноклассникам Грима; хорошо вести хозяйство для нее было делом чести, и она дурно отзывалась о женщинах, которые покупали хлеб «из булочной». Иногда она заскакивала к соседям, словно проворная птичка в перьях, приносила только что испеченный песочный торт или оладьи, если знала, что в их доме ей расскажут интересную сплетню.