Аз грешный…

Здесь в Ивангороде отсиживался беглый дьякон Сидорка, выдававший себя уже после Гришки Отрепьева и Мишки Молчанова за царевича Дмитрия Ивановича. Здесь оставалось ещё кое-какое русское население, которое не теряло надежды и ждало возвращения русских воинов.

На переходе между Пруссией и Лифляндией Котошихин занемог и слёг в постель. Ослабленный в путешествиях организм начал давать сбои. К тому же его, по всей видимости, в дороге где-то просквозило, и под приход к месту назначения он с постели уже не поднимался. Ломило кости, вступило в поясницу, болели грудь, голова, а всё тело пылало от жара. Шкипер сжалился над своим несчастным пассажиром, поил его каким-то снадобьем и крепким грогом, но хворь не проходила.

В порту стояли несколько причаленных шведских «купцов». Как только «Провидение» встало у причала, на борт тотчас же поднялся шведский офицер и приказал разгружаться. Котошихин вылез на палубу и обессиленный уселся на кнехт. Его прошиб пот, сердце вот-вот должно было выпрыгнуть из груди. Шкипер пошептался о чём-то со шведом, кивнул в его сторону головой и подал знак, что тот может сходить а берег. Гришка слабо улыбнулся в ответ, встал и на дрожащих полусогнутых ногах, держась за поручень, по деревянным сходням стал спускаться вниз. Немец обошёлся с ним всё-таки по-хорошему. И в еретической Европе, видать, водились добрые люди. У самой земли его нагнал шведский офицер.

– Кто вы, откуда и зачем прибыли в шведские владения? – строго спросил он Котошихина, как только ступил на землю.

– Подданный польского короля Ян Александр Селицкий, ваша милость. – Гришке почему то пришла мысль до поры до времени не раскрываться перед шведами, а пожить в городе, узнать обстановку, а потом уж действовать, смотря по обстоятельствам. – А прибыл я из Любека, чтобы…

Договорить он не успел. Глупо улыбнувшись, он закачался и со всего маху хлопнулся лицом оземь. Что было дальше, он не помнил, потому что потерял сознание.

Очнулся он в полумрачной тёплой комнате и в чистой постели. На тело его была натянута свежая длинная полотняная рубаха, какие носят только на Руси. На столе стоял жбанчик с мёдом и пучок духовитых сухих трав, пахнущих детством. Вспомнилось, как матушка его собирала всякие лечебные травки и лечила ими от простуды отца и Гришку. Где он и кто это позаботился о нём?

Словно специально поджидая этот вопрос, дверь отворилась, и в комнату вошёл дородный, но подвижный мужчина лет сорока пяти с длинной бородой. Он подошёл поближе, нагнулся над Гришкой и, подмигнув правым глазом, спросил:

– Ну, как, человек Божий, обшитый кожей, – оклемался?

– Где я? – с трудом двигая пересохшим языком, спросил Котошихин.

– Ты – у добрых людей, у своих, значит.

– Кто ты, мил человек, будешь?

– Я то? – Мужик снял шапку, положил её на стол и присел на кровать. – Я – человек Божий и тоже, как ты, обшит кожей. А вообче-то я – гость ивангородский Кузьма Афанасьевич Овчинников. Мы, понятное дело, не из гостиной сотни – хвастать не стану, но и не из последних.27 Торговлю рыбную держим крепкую и надёжную. В земли свейские и на Неметчину возим свой товар. Да… А ты кто будешь?

Гришка закашлялся и отвернулся в сторону.

– Не хочешь говорить, значит? – добродушно сказал Овчинников. – Ну, как хошь! Дело твоё, хозяйское. Мне до тебя антиреса большого нет. Сжалился я над тобой, вот и пригрел. Да как не пожалеть душу православную? Ты же православный христианин, ась?

– Откуда это тебе известно? – прохрипел Котошихин.

– А вот известно! – засмеялся купец. – Чего только ты в беспамятстве тут не буровил!

– А что я говорил? – испугался Гришка.

– Да ничего особенного, – успокоил его Овчинников. – Мамку звал, батюшку… Потом энта… князя какого-то ругал. Да мне-то что? Просто скумекал я, что ты наш, православный.

– Это истинная правда, – подтвердил Котошихин. – Спасибо тебе, купец, за помощь. Не дал погибнуть на чужбине от немощи и болезни лютой.

– Да не за что, сударь, меня благодарить-то! Приташшили тебя на гостиный двор солдаты свейские да и бросили. Говорят: «Вот, купцы, вам, мол, делать нечего, так займитесь больным человеком.» Я и подобрал – жалко стало. Тебя моя баба Пелагея и выходила. Она страсть какая ловкая по этой части! И меня, и мою супружницу, и детей моих пользует.

– Значит, я на Гостином дворе?

– А как же! В Ивангороде. В клети для больных.

– А ты давно тут? – поинтересовался Гришка.

– А сызмальства! Родитель мой тут зачинал рыбное дело, а я, стало быть, продолжаю его ремесло.

– Так ты… ты, значит, и при шведах тут живёшь?