Аз грешный…

– Как не знать – и ему осетринку со стерлядкой к столу поставляю. Только я тебе, Григорий-свет Карпович, вот что скажу: ты находишься в округе, где начальствует не Хорн, а Яков Таубе. Стало быть, тебе сподручней к нему обратиться. Прознает здешний генерал, что мимо него действуешь, разозлится зело! Уж больно горяч!

– Ладно. Согласен на Таубе. – Если это был тот самый Таубе, который принимал его пять лет тому назад в Стекольне, так это даже лучше.

– Ну, так я прямо завтра ему о тебе и доложу!

– Я напишу к нему письмо, а ты снесёшь его и вручишь прямо в руки. Сделаешь?

– Отчего же не сделать? Конечно, сделаю! – заверил Гришку купец.

Письмо Котошихин составил на немецком языке, дабы Овчинников не смог понять его содержания. Гришка кратко извещал ингерманландского губернатора о себе, о своей поездке в Стокгольм в качестве царского гонца, сообщал полунамёком об услугах, сделанных им шведскому посольству в Москве и просил у шведского короля убежища.

Овчинников заверил его, что письмо было вручено, и что ему было сказано, чтобы писавший его ждал ответа, который вскорости должен прийти из Стекольни.

Гришка подождал дня два-три и решился напомнить о себе шведам более подробным письмом, в котором он просил Таубе о неотложном приёме. Оставаться в русском Ивангороде он опасался.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Подданный короля Карла ХI Нарова

Разделить же лицемерие от лукавства не мощно.

Дьякон Фёдор, «О познании антихристовой прелести»

– … А ещё хочу напомнить Вашему Превосходительству о тех услугах тайных, которые я, будучи в Москве, оказывал комиссариусу Адольфу Эберсу, благодаря которым правительство свейское узнавало о тайнах Московского двора. Когда окольничий Волынский со товарищи вёл переговоры с вашими послами, я принёс на шведское подворье данную ему от Посольского приказа инструкцию и другие бумаги для снятия с них копий, за что господин комиссар подарил мне сорок рублев… В бытность мою в Стекольне я хотел остаться там и попроситься на службу к Его Величеству Карлу ХI, да сей комиссар Эберс отсоветовал мне это делать по причине крайней нужды, которую он имел во мне в Москве…

Гришка смирно стоял посреди большой залы и внимательно слушал, как молодой переводчик-чухонец переводил с русского на шведский его прошение. Якоб Таубе, длинный, как коломенская верста, с усами и клиновидной бородкой а-ля Густав Адольф, в дорогом, но засаленном камзоле, стоял за столом и смотрел в окно на реку, по которой плыли баржи, лодки и прочие мелкие судёнышки.

– … Прошу Ваше превосходительство, а также Его Королевское Величество дать мне какую-нибудь должность по моим силам и услать меня подалее от отечества моего. Бог даст, я в год выучусь читать и писать по-шведски. С тех пор как я оставил Москву и прибыл сюда, никто ещё не знает о моём местопребывании. Впредь во всю жизнь обязуюсь служить Его Королевскому Величеству, всемимилостивейшему государю моему честно и пристойно. Если же Вашему Превосходительству не угодно принять меня, прошу и умоляю содержать письмо моё в тайне, дабы мне не попасть в беду, а я, несмотря на это письмо, мог бы безопасно ехать в Москву, а вы к моей погибели не открыли бы всего и не послали бы письма моего вслед за мной в Москву. Если бы я сколько-нибудь уверился в помощи короля, я бы сообщил ещё более добрых вестей, которых теперь время не позволяет написать. Верный холоп и слуга Гришка Котошихин.

Толмач кончил переводить, а генерал-губернатор всё стоял и смотрел в окно.

Наконец, он медленно повернулся, подошёл к Котошихину и спросил по-немецки:

– Боишься?

– Боюсь, ваша милость, ох как боюсь! – Гришка истово перекрестился. – Нечто они меня в покое оставят?

Таубе, не скрывая брезгливости, спросил:

– Мне не нравится, что ты хитришь, Котошихин! Хочешь ли ты на самом деле служить нашему королю?

– Всенепременно, ваше превосходительство! Иначе зачем бы я к вам прибыл?

– Я этого пока не знаю. Ведь ты побывал у врагов наших, в королевстве польском и литовском. И зачем ты просишься в Швецию, если оставляешь за собой возможность вернуться к своему прежнему государю?

– Так в княжестве Литовском я очутился не по своей воле, а потому, что мне было сподручней туда сбежать – ведь Литва была рядом, рукой подать. А потом я, правда, мыслил послужить Яну Казимиру, но не против короля вашего свейского. А когда выяснилось, что в королевстве польском началась смута, я решил податься сюды. Ваша милость, я не вру: ваша страна остаётся для меня единственным прибежищем. Если ваша милость мне откажет, мне останется только сунуть голову под топор – истинный Бог так! Так что я оченно обнадёжен, что какая-то лазейка для меня останется.

– Вот-вот, Котошихин. Ты не службы у нашего короля ищешь, а лазейку для себя.

Гришка упал на колени и запричитал:

– Это не так, ваша генеральская милость! Спросите у комиссариуса Эберса! Я со всем моим хотением и чистой совестью иду под вашего короля. Мне пути назад нетути!