Азбука легенды. Диалоги с Майей Плисецкой

Нет, так рассуждать нельзя. И только на удачу рассчитывать, знаете ли… Надо уметь удачу делать, что ли. Но вообще, я вам скажу, каждый случай – он совершенно единственный в своем роде…

Уникальный?

Да. Удача или неудача. Да поэтому у некоторых двери всегда закрываются перед носом. Это как в анекдоте: бежит человек выпить, а время уже без одной минуты шесть. Он несется, несется – бац! – прямо перед ним палатка с пивом закрывается. Он с огорчения поворачивается и – бац! – ударяет по роже незнакомого человека. «За что?!» – кричит тот. «А что делать?» – отвечает неудачник.

Каждый артист себя переоценивает. Даже Улановой везло с удачей, так сказать. Ведь когда она появилась, Семенова еще блистала. Но она была женой арестованного Карахана, поэтому ей всюду был закрыт доступ: и на премьеры, и на правительственные концерты. Для одной удача, для другой…

Актеры часто, может и для красного словца, говорят, что после роли такой-то я изменился как человек, это повлияло на всю мою жизнь. И теперь, так сказать, по-новому оцениваю все. Влияли ли роли таким же образом на Вас, хоть Вы и не актриса?

А кто же я – пианистка?

Я имел в виду, отражаются ли на балеринах их роли?

Конечно, в какой-то мере, наверное. Это ведь всегда и актерский образ. Что касается меня, предпочитаю, чтобы говорили об этом другие. Если человек якает — о себе, своем творческом прочтении, – то начинаешь сомневаться. Если артист талантливый, то не надо себя комментировать. Знаете, в балете все пробуют танцевать всё. Но актерски, к сожалению, не всегда понимают, для чего они на сцене. Выполняют частенько лишь положенный набор движений. Накрутить, навертеть, задрать ногу. И если танцовщик, как и актер, лишь вызубрил роль, это не значит, что он ее прожил, сыграл. О каком тогда влиянии роли можно говорить?

Но бывает и другое, когда актер сам признается: мне рано, я не понимаю. Вы мне тоже как-то говорили: «Жизель – это не мое».

А вы знаете почему? Мне всегда казалось, что мне не подходят инфантильные роли. Жизель все-таки полуребенок, девочка молоденькая-молоденькая, Я, кстати, и не пробовала, но если бы попробовала, может и получилось бы. Только, вероятно, я бы сделала все более драматично.

Вам не знакомо это понятие – инфантильность?

Нет, на сцене – нет. А потом я и в жизни совершенно неинфантильная. Вот Улановой удавались инфантильные роли на сцене. И то не всякие. В театре для таких ролей нужны были так называемые субретки. Есть такое амплуа. Для наивных, полудетских, немного комичных ролей. У них и внешность должна быть соответственная. Это не драматические героини. Вы знаете, ведь никогда маленький пузатый человек не будет выбран на роль Ромео. Нельзя иметь внешность Санчо Пансы и танцевать Базиля. Публика не пойдет. Внешность играет огромную роль в балете. Герой-любовник, характерный… Конечно, штампов быть не может. Вот Мирта была мне всегда интересна: бестелесная, холодная, без темперамента. Эдакая мраморная скульптура, статуя. И это было обжигающе страшно. В этом и драматургия. Она была для меня не только злая хозяйка кладбища, как это обычно танцевали. Это к вопросу о чувстве роли. Кстати, оно было у Ратманского. Он всегда знал, для чего на сцену выходил. И поэтому выглядел убедительно.

Вас в любой роли видно – это Плисецкая. Но с другой стороны, Вы такая разная. Репетируя новую роль, Вы не думали, что вот так я уже делала, это я возьму из другого спектакля, а вот тут я сделаю по-новому?

Нет, это не мой путь. Я всегда делала, чтобы мне было удобно. Исходя из своего понимания и без оглядки на других. Если это лаборатория, то это скукота. Можно ли объяснить – как ты чувствуешь? Чем больше объясняешь, тем больше только делаешь вид и придумываешь.

То есть какой-нибудь самородок может осуществить то, над чем бьются поколения?