Азиатская одиссея

Решив попрощаться с Николаем, я отправился к нему домой, и по дороге, пересекая Атаманскую площадь с административными зданиями, внезапно почувствовал огромную жалость к местному гражданскому населению, которым собирались управлять эти военные. Что эти люди, воспитанные в казармах, могли знать об исполнительной, законодательной и судебной функциях сложной государственной машины? Всё, что им известно – армейская рутина, армейские уставы и армейские наказания. А теперь они сами собираются писать законы, сами их исполнять и обходиться без судебной функции, считая ее полной чепухой. Я с уважением относился к таким людям как Деникин, Врангель, Колчак, Корнилов и другим, оставшимся в Европе, но относительно Семенова, Унгерна и компании испытывал большие сомнения.

Мы пообедали вдвоем с Николаем в его гостинице. Он был в приподнятом настроении, как будто дела, которыми он занимался, придавали ему силы и вдохновения. С ним происходило что-то странное, он пребывал в настолько необыкновенном возбуждении, что я не удержался от вопроса: что вообще происходит с Читой и с ним самим?

С минуту он колебался, но был не в силах больше хранить секрет, словно женщина или ребенок. Он открыл дверь, выглянул наружу, затем снова закрыл ее и придвинул свой стул вплотную ко мне.

– Дмитрий, мы с тобой старые друзья. Я знаю, что могу доверить тебе наш «большой план». Лишь немногие посвящены в него, и я должен просить тебя сохранять его в тайне, пока мы не преуспеем или не проиграем. Я ценю твоё мнение и хотел бы узнать, что ты думаешь об этом.

Мир прогнил. Жадность, ненависть и жестокость овладели им. Мы намерены создать новую империю, новую цивилизацию – и назовем ее Азиатской Буддийской Империей. Она будет состоять из Монголии, Маньчжурии и Восточной Сибири. Мы уже установили связь с Чжан Цзолинем, военным правителем Маньчжурии, и Хутухтой, Живым Буддой Монголии. Здесь, в этих древних степях, мы создадим армию, мощную, как войско Чингис-хана. Мы двинем ее по стопам этого великого человека и сокрушим всю Европу. Мир должен погибнуть, чтобы на его обломках родился другой мир, новый и лучший, воссозданный на новых принципах.

Николай смотрел на меня безумным взглядом фанатика. Я знал, что он стал буддистом, как барон Унгерн и еще сотни три его приверженцев, но с трудом мог представить, что они зайдут так далеко, хотя бы даже и в мечтах. Я был напуган, мне казалось, я обедаю с маньяком. Что ответить, я не знал, поэтому отделался замечанием в духе, что мир действительно болен и нуждается в переливании крови, и что момент для этого действительно настал, а также что я буду бесконечно обязан Николаю, если он даст мне пропуск для проезда в Маньчжурию, через одну треть будущей империи. Я не отказался, но и не дал согласия присоединиться к их великой армии и следовать за новым Тамерланом. Просто сказал, что сперва хотел бы увидеть родителей, и объяснил, что я – один из тех немногих в этом прогнившем мире, кто всё еще чтит отца и мать. Николай понял мои чувства и согласился сделать для меня пропуск. Прощаясь, он сказал значительно: «Жду тебя обратно. Нам многое предстоит сделать. Поторапливайся!»

Когда поезд тронулся со станции, я перекрестился. Я был счастлив покинуть Читу. Тем не менее, среди пассажиров витало некоторое беспокойство, поскольку никто не был уверен, чем может закончиться встреча с предприимчивыми патриотами в Забайкалье и особенно в Даурии, где абсолютным самодержцем правил «наместник» атамана барон Унгерн.

Моим соседом по купе был раненый амурский казак, возвращавшийся домой на Дальний Восток. Это был больной, разочарованный и обозленный на весь мир человек. Я хорошо понимал его чувства и не приставал к нему с разговорами. Взобравшись на верхнюю полку, разделся и стал читать старый номер какого-то журнала, который я взял с собой. От мягкого покачивания вагона потянуло в сон, и время от времени моё чтение прерывалось блаженным забытьем. Как быстро шел поезд, какой мягкой была постель, как свеж воздух! А тишина!.. Целый день я не вставал с полки; чтение и сон, сон и чтение – бесконечное состояние ленивого блаженства.

Разбудил меня голод. Мой сосед сидел у окна, уставившись безразличным взглядом в унылый, пустынный пейзаж, проплывавший за движущимися окнами. Видимо, он оценил мою сдержанность и поздоровался учтиво. Мы отправились в вагон-ресторан, и по пути я отметил, что пассажирами нашего поезда были в основном гражданские, бежавшие от большевиков. Среди них было легко различить спекулянтов, находящих способы извлекать выгоду в любые времена достатка или невзгод. Общественные беды, однако, приносили им наибольшую прибыль. Трудно было не презирать их.