Азов. За други своя

В небе безмолвно блестел месяц — казачье солнышко, равнодушно поглядывая на происходящее под ним. Наверное, привык. Падали татары, никли и казачьи головы. Всё меньше и меньше оставалось в строю засадной сотни донцов. Казалось, ещё чуть-чуть — и враги сомнут, раздавят последние казачьи десятки. Но случилось неожиданное. На взгорке татары, словно получив команду, остановились. А может, и точно получили — казаки, сосредоточенные на битве, не расслышали. В один миг вдруг поняли, что на них никто не лезет. Получив возможность оглянуться, увидели, что татары остались на месте, а они пятятся в одиночестве. Сёмка, ослабевший и уставший до тошноты и кругов перед глазами, почувствовал, как его подхватывают под руки и спешно уводят по высокой траве к темнеющему вдали леску. "Значит, выбрались", — мелькнула мысль, и неожиданно для себя он потерял на какое-то время ощущение реальности. Вроде видел, как мелькают под ногами травяные бугры, а потом и поваленные стволы деревьев, и даже вроде переставлял ноги, но сил, чтобы оценить и осмыслить происходящее, не находил. И только когда его вскинули на лошадь и он привычно сжал в руке повод, окружающее начало эпизодами, словно рывками, возвращаться к нему.

Отходили по проторенной тропе, стараясь держаться перелесков. Заросли татарин не любит, и если и идёт туда, то только по большой надобности или по принуждению. Остаток ночи прошёл спокойно.

Глава 25

— Вылитый янычар. — Борзята обошёл вокруг брата, недоверчиво на него поглядывающего. — А чё? Правда, вылитый. Штаны малость смущают. Что ты за свои цепляешься? Одевай янычарские чагширы[58]. Они хоть цвет имеют — синий и не такие заплатные. На твоих живого места нет, а про цвет и не говорю, не разберёшь. Серобуромалиновые какие-то.

Валуй отрицательно мотнул головой:

— Не могу вражьи штаны носить. Брезгую.

— Доларму[59], значит, можешь, а штаны не можешь?

— Доларму ихнию я на свою рубаху одел. Терпимо.

Борзята картинно вздохнул:

— Ну что ты с ним будешь делать? А если на какого-нибудь чорбаджи напоремся? Ты хоть кушак возьми янычарский, вот хоть этот, чёрный.

— Кушак возьму, — покладисто согласился старший Лукин.

И зарылся в кучу тряпья, что приволокли казаки из крепости.

Гришка-пластун, уже выряженный, замечая неполадки в одежде товарищей, ругался вполголоса. Ругнувшись в очередной раз, метнулся к Миленькому, беспомощно разглядывающему подвязки на штанах.

— Ну кто тебя такого выродил? Под коленками завязывай. Показать?

— Справлюсь, — обидчиво пробубнил Путало.

Борзята, краем глаза заметив Власия Тимошина, неуверенно прилаживающего высокий бёрк[60], всплеснул руками.

Ну, Власий. Ну, куда ты эту бандуру напяливаешь? Её уметь носить надо. Потеряешь же. Вот, возьми, — он углядел в куче тряпья аракыйе[61], — в самый раз будет.

Тимошин виновато развел руками.

— Я тоже тюбетейку хочу. — Космята завистливо глянул на Власия. — Ещё есть?

— Найдём! — Арадов оставил в покое неловко поводящего плечами в тесном кафтане Пахома Лешика. — На всех хватит.

— Слушай, а чего это ты серебристый пояс подвязал? — Валуй склонил голову набок. — В гедлики[62] записался?

— А чего бы и не записаться? — Борзята на всякий случай отступил на шаг. — Вам, молодым, завсегда завидно.

Валуй занёс руку для подзатыльника, но брат отскочил ещё дальше. Негромко посмеялись.

— Во, ещё один такой же. — Космята тоже вытянул из кучи серебряный пояс. — Я тоже повяжу. А чё, пусть два старослужащих будет…

Валуй вяло махнул рукой:

— Носите, чё хотите. В темноте всё одно не разберут.

— Ну, у кого не разберут, а у кого и издалека видно. — Поправив блестящий пояс, Борзята приладил на него саблю. — Я готов.

Света от двух лучин не хватало, но более-менее, если напрячь глаза, виделось. Валуй придирчиво оглядел пёстрое воинство, весело перебрехивающееся. Десяток его людей почти ничем не отличался от настоящих янычар. Даже бороды сбрили, полдня этой процедуре посвятив. Не так-то просто саблями и наточенными ножами орудовать. Каждый сам себе брадобреем был, а рука привычки не имеет. Кое-как, порезавшись и исцарапавшись, но осилили бритьё. Так что с этой стороны тревоги не ждали, а по одежде… Так в темноте, и сам чорбаджи не разберёт, если даже и есть какие огрехи. Можно подумать, янычары сейчас строго по форме ходят. Миновали те деньки, когда они хорохорились. Спесь-то уж сбили. Теперь лишний раз стараются не отсвечивать в толпе. Да и поизносились не хуже казаков. А запасных одёжек с собой баулами не тащили. Как все воины, поклажу в основном из оружия составляли, надеясь с его помощью и всё остальное раздобыть. Да вот не обломилось им.

— Ну что ж, раз готовы, присядем на дорожку.

Казаки, шумно переговариваясь, расселись по земляным лавкам, прикрытым дерюжкой. Лапотный шумно вздохнул, натягивая турецкий зелёный сапог. Сапоги, кстати, у турок были нескольких цветов, в зависимости от положения и звания. В точности Валуй уже не помнил, но вроде зелёный — для десятского. Как раз по Сеньке и шапка. То есть сапоги.