Бабий дом

Марина улыбнулась ему одной из своих ярких, ослепительных улыбок.

– В жизни, Миша, все может быть – может быть, и не попадете к началу. Вы как философ должны это понимать.

– Почему я философ? – в голосе. Миши прозвучала уязвленность.

– А как же! Вон вы какую глубокую мысль с порога выдали: в жизни все может быть. Да еще в шляпе. – Эта его шляпа, так контрастирующая со всем стилем его остальной одежды, почему-то необычайно веселила ее. – Несомненно, философ. Так что у вас за случай в армии был, расскажите.

Марина села, забросив ногу на ногу, на диван под медвежью голову с ружьем, и Миша, поколебавшись, прошел в глубь комнаты, отодвинул стул от стола, тоже сел.

– О, случай такой, что ни в жизнь не поверишь. Но однако! Автомат один в пирамиде заряженным оказался. С патроном прямо в стволе. Взяли чистить, Вертихвост фамилия парня, чей автомат – с Украины парень, – разобрал и побледнел, глазам своим не верит. Ребята, говорит, чи патрон, чи ни? А мог ведь, как разбирать, и на спусковой крючок нажать – часто так делаешь. Уложил бы кого-нибудь за милую душу. Но главное в другом: откуда этот патрон в автомате взялся? По всей части патроны считали, все патронные ящики перетряхнули – везде подотчетное количество. Следователь работал – ничего не выявил. Загадка!

– Какая уж тут загадка, Миша, – сказала Марина. – Сам он, этот Вертихвост, и оставил тот патрон. Оставил и забыл.

– Что вы, это вы просто в армии не служили. Никак он не мог оставить. Пошел в караул – шестьдесят патронов получил, вернулся – шестьдесят сдаешь. Ни одним меньше, ни одним больше. В столовую старшина никого не пустит, пока все до единого обратно не получит.

– А, ну если в столовую, – очень серьезно согласилась Марина.

В прихожей зазвенел звонок, и Марина с Мишей оба одновременно поднялись.

– Успеем как раз, – поглядел на часы Миша.

– Едва ли, Миша, – направляясь в прихожую, сказала Марина.

Она знала, что говорила. Аня это никак не могла быть. Это был Андрей Павлович.

– Ряд волшебных изменений милого лица… – продекламировал Андрей Павлович, переступая порог. В интонациях его голоса, во всей его манере держаться была та энергичность, напористость, даже кипучесть, что присуща людям не просто жестко-решительным, твердым в делах и поступках, но и удачливым в этих своих делах и поступках, вообще в жизни удачливым. – Мариночка, это ты – Марина или ты – это Лида?

– Я – это я, – улыбаясь самой своей ослепительной улыбкой, сказала Марина.

– Хм… ты – это ты, – в прежнем шутливом тоне проговорил Андрей Павлович. – Тысячу лет тебя не зрел – и вот зрю. – Снял плащ, повесил его на вешалку. – Но коль ты – это ты, то где же все-таки Лида?

– Будет скоро. Вышла.

Андрей Павлович поглядел на часы.

– Скоро, нет? У меня нынче время ограничено.

– Все у тебя для нее ограничено… – Проводя Андрея Павловича в комнату, Марина на ходу сняла у него с пиджака некую невидимую пылинку. – Тебе велено было прийти? Значит, проходи и садись. По-моему, – махнула она рукой в сторону стоящего посередине комнаты Миши, – у нас тут вполне теплая компания собирается. – И, загородив Андрею Павловичу путь, посмотрела на него сияющими глазами. – Для меня у тебя найдется время?

Андрей Павлович не нашелся что ответить ей.

– Ладно, – сказала Марина, не дождавшись ответа, – пойду кофе сварю.

– Одна-ако!.. – протянул Андрей Павлович, глядя ей вслед. И повернулся к Мише. – Что, молодой человек, давайте знакомиться, раз мы одна теплая компания. Андрей Павлович.

Миша представился.

– Очень, как говорится, приятно. Вы тоже кого-то ждете? Или же, – Андрей Павлович кивнул в сторону кухни, куда скрылась Марина, – сопровождаете эту наяду?

Миша покраснел.

– Нет. Я жду. Аню. У нас билеты в театр.

– Понятно, – протянул Андрей Павлович. – По-нятно… – Он отодвинул от обеденного стола еще один стул и сел. Сел, поразмышляв мгновение, и Миша. – Все, значит, ждем? Такая, значит, компания: ожидальщиков. Это хорошо. Когда люди связаны каким-то общим интересом, они лучше понимают друг друга. И даже не только понимают, но и чувствуют некое единение. Вы, простите, чувствуете со мной единение?

– Ка-акое? – несколько ошеломленно спросил Миша.

– Ну, просто. Человеческое. Какое еще. Ну, если хотите, мужское. Корпоративное, так сказать.

Миша помолчал. Потом сказал с неуверенностъю:

– Не знаю…

– Ясно, Миша, мне уже ясно. – Голос Андрея Павловича был сама удачливость, в нем словно бы оттиснулась намертво благополучная твердость жизненных позиций его владельца. – Не чувствуете. Слишком сосредоточены на своем, личном. Слишком оно для вас еще важно. Вы сейчас вроде той звезды, что зовется черной дырой. Все в вас проваливается, но ничего не исторгается.

– Это вы к чему? – подумав, так же уязвленно, как тогда, когда Марина назвала его философом, спросил Миша.

– Это я, Миша, к тому, что я вам, наверно, завидую. Не тому, что вы меня раза в два моложе… вам сколько?

– Двадцать два.