Бабочка в табакерке (СИ)

Утром, наплевав на все дела, я сбежала в сад. Моросит дождь, мелкий, еле заметный, будто сам воздух сочится влагой. Я спускаюсь по узкой тропинке с пригорка к роще. Под ногами чавкают отсыревшие листья. Тихо кругом. Умиротворённо. Делать в саду особенно нечего. Я собрала упавшие яблоки, получилось три корзины. Смела с дорожек листву, она уже успела сопреть и густо пахла осенью. Во влажном воздухе все запахи будто тяжелеют и насыщаются. Стоит дотронуться до любой ветки, и запах смородины или калины обволакивает с головы до ног. В конце концов я бросила искать себе дел и села на скамейку — слушать. Если просто сидеть и слушать, что делается вокруг, приходят странное ощущения. Сначала кажется, что вокруг тихо-тихо, но потом тишина начинает наполняться звуками: с полигона на Щёлковском хуторе доносятся выстрелы, звонкие одиночные и по-басовитее очередями. Смена Рею готовится. С другой стороны ветер доносит шуршание шоссе, уже лет двадцать, как оно стало неотъемлемой частью звуковой картины. Из посёлка доносится собачий перелай.Слушать особенно хорошо в такие вот дни: звук разносится гулко, отчётливо. Каждый словно очерчен, оправлен в рамку, сам по себе единственный и достойный, в то же время гармонично сочетающийся с другими.

Постепенно отрешаясь от объёмных звуков начинаешь слышать совсем другое. Где-то тенькнула птица, как свисток детской игрушки, капает вода с крыши. Одна капля бьётся обо что-то звонкое, вторая глухо падает на кучу мокрых листьев. Кап-кап; кап-кап. Пахнет мокрым деревом и смолой, и я спускаюсь ещё глубже. Я слышу, как шуршит под осенним ковром ещё зелёная трава, как качнувшись, отпрянула ветка, отпустив от себя последний лист, а он лёг на землю где-то рядом с моими ногами.Я вливаюсь в окружающий мир, становлюсь им. Ушло всё лишнее — сомнения, страхи, боли. Вдох — я вбираю в себя тишину, выдох –смешиваюсь с воздухом, с землёй, с деревьями. Я дождь, я небо. Нет ожидания. Потому что нет времени. Всё предопределено бесконечностью повторений. Я мир, мир — я. Всё происходит так, как должно происходить. И в этой безбрежности тоненькой паутинкой звенит лёгкое «прощай». Я открываю глаза.Я знаю, что Нато больше нет в нашей реальности. И смерти тоже нет. Есть долгожданное отдохновение перед следующим всплеском жизни.

***

В больнице всё было по-прежнему. Мать уже устала плакать и волноваться. Она тихонько сидела рядом с постелью сына как понурая серая мышка. У него поднялась температура, он лежал неподвижно с закрытыми глазами, иногда шепча что-то невразумительное. Врачи разводили руками: « А что вы хотите? Бывший наркоман, организм изношен. Хорошо ещё из комы вывели». Мать вздыхала, обтирала влажным полотенцем лицо, плечи, руки непутёвого сына. Кто виноват в том, что так сложилось? Не повезло в жизни ей, не везёт её детям. Виновата она, что не усмотрела. А поди усмотри за двумя пацанами, когда с утра до ночи на работе, когда отца нет, а отчим, он и есть отчим.

В горячечном бреду Олешка опять видел лица. Хильге неслышно ругала его и звала, Давр хмурился, смотрел строго и выжидающе. С каждым разом видения становились всё отчётливее, пока однажды Олешка не услышал грозный рокот Давра:

«Душа единая в телах двух братьев,

В прикосновеньи двух миров проклятье

Лишь смерть преодолев, откроешь суть событий…»

И в догон быстрый шёпот жрицы: «Если первым окажется твой брат — мы убьём его. Падший не поведёт вышних. Торопись, Оленёнок!»