Бабы, или Ковидная осень

– Та-а-хикардия, – вмешалась Маргарита Семеновна.

Не имея сил объяснять не слишком важные сейчас подробности – как в метро заложило нос, как засаднило горло и что третьего дня у нее был отрицательный тест на ковид, она положила правую руку на левую сторону грудной клетки. Сжав руку в кулак, встретилась взглядом с молоденьким фельдшером – этот не предвещавший ничего хорошего симптом, был для составления клинической картины куда важнее.

– Так. Температура тридцать шесть ровно. Что тут беспокоит? Боль? – взяв ее за руку и осторожно разжав ее кулачок, спросил молодой. У него был вкрадчивый, с приятными восточными переливами голос. – Опишите характер боли.

– Жорж, помолчи пока! – высоко, по-бабьи, осадил его седой. – Измерь сатурацию и давление.

Пока тонометр сжимался и разжимался на руке, Маргарита Семеновна, откинув голову на подушку, нашла, за что уцепиться взглядом.

Она начала разглядывать небольшой фотопортрет покойного мужа, висевший на стене напротив кровати, над старым письменным столом. На этом снимке ему было лет сорок пять. Узколицый, невзрачный инженер, в больших, в роговой оправе, очках.

– Вы тоже дума-я-ете, он на Андропу-ова похож? – отчего-то вдруг плохо слушавшимся языком спросила она у молодого и тут же устыдилась собственной глупости: откуда ему, от силы двадцати пяти-семилетнему пареньку, вероятно, родившемуся где-то в Азии, после развала Союза, знать, как выглядел умерший до его рождения и меньше года правивший «красной империей» генсек?

Всматриваясь в своего молчаливого мужа, она в очередной раз констатировала то, с чем жила долгие годы.

Как жена она была счастлива с покойным – стабильным, как приход Нового года, заботливым и беззлобно ворчливым, как слегка подвыпивший Дед Мороз, и несчастлива – именно «несчастлива», а не несчастна – как женщина и как любовница…

С Петром же, дерзким кочевником, существовавшим в какой-то иной, собственной системе ценностей, она, познав земную страсть, не дожила бы до своих нынешних лет.

Слишком плотно они соприкоснулись с тем, что простым смертным знать не положено.

А это всегда наказуемо. Взять тех же наркоманов…

Адово зелье дает им крылья, позволяющие летать в других, бесконечных реальностях, только в этой реальности они живут и плохо, и недолго.

– Повторите-ка свой вопрос! – Седой наконец оторвался от писанины, подошел и склонился над кроватью.

В его усталых, впалых глазах проглядывало вялое беспокойство.

– Вы…даумаяте… – Маргарита Семеновна слышала свой голос будто со стороны. Слова не хотели вылезать и, превращаясь во рту в склизкую кашу, существовали отдельно от тела и желаний.

Но что-то внутри не хотело сдаваться и упрямо шептало: то, что с ней сейчас происходит, вовсе не то, о чем подумал этот вредный человек, просто она не должна расходовать силы на болтовню.

«Уж не его ли это была голова? – размышляла она, разглядывая грязно-пепельные, нависшие над ее лицом пряди. – Если распустить этот дурацкий хвостик, его лохмы вполне можно было бы заплести в упругие знаки вопросов. Интересно, какого цвета они были лет двадцать назад? И любила ли какая-нибудь фифа, чтобы они, свисая, щекотали ее голую грудь?»

Поглядев на нее, седой, с недовольным выражением на бледном, давно не знавшем отдыха и солнца лице, отошел.

– Восемьдесят на сорок, – бухнул молодой фельдшер и принялся снимать тонометр – липкая лента прибора издала быстрый, щекотный звук.

Записав что-то в дневник, старший жестом показал коллеге, чтобы тот освободил ему место.

– Руку расслабьте! – приказал он и снова закрепил на ее руке тонометр.

Варя эмоциональным шепотом о чем-то пытала молодого. Не успел паренек, что-то ей объясняя, закончить фразу, как седой развернулся к говорившим:

– Жорж, помолчи!

В комнате на время воцарилась то надуваемая, то сдуваемая тонометром тишина, во время которой Маргарита Семеновна ощущала себя рожающей в «каптерке» Харона кошкой. Она словно находилась за прозрачной стеной, все видела и все понимала, но по чьей-то злой воле лишилась возможности выражать свои мысли понятными всем присутствовавшим в комнате словами.

Перемеряв давление и пульс, седой встал.

– Жорж, свяжись с оператором.

Молодой фельдшер, игнорируя жесты Вари, с застывшим, как маска, подобострастным выражением лица усаживавшей его на табуретку, продолжал стоять и, нарочито не глядя на нее, тыкать пальцем в мобильный. Наконец, пробившись на вечно занятый номер, он затребовал соединить его с какой-то Козловой.

Седой же, со странным выражением лица, уставился на темень за окном.

– Я буду задавать вопросы, а вы кивайте. Понятно?

Маргарита Семеновна кивнула.

– Вы только сегодня почувствовали себя плохо? – противным голосом издевался он.

Она неуверенно кивнула.

– Раньше такое было?

Она неуверенно помотала из стороны в сторону головой и снова кивнула.

– Ясно, – словно разочарованно пояснил он, непонятно к кому обращаясь. – Жорж, кардиограф где?

– Мне интенсивную запрашивать? – оторвав от уха мобильный, вместо ответа спросил молодой.

Маргарита Семеновна догадалась, что электрокардиограф неопытный Жорж опрометчиво оставил в машине.