Бахчанов

— Хвала высокой поэзии, — подхватил Промыслов, — она способна эмоциональнее всего выразить дух времени и, разумеется, такого необыкновенного, как наше.

— Да, — задумчиво сказал Владимир Ильич, глянув из-под ладони на залитую солнцем даль, — перед нами захватывающие сцены одной из величайших гражданских войн, войн за свободу, которые когда-либо переживало человечество… — А через минуту током чрезвычайного удовлетворения: — Хорошая у нас в России революция, ей-богу…

Глава пятая КОСТРЫ В ГОРАХ

Только успел Шариф оправиться от ранения, как гонец доставил ему важную весть: отдельные отряды карателей получили приказ возобновить наступление на перевал, с целью опрокинуть повстанцев, преграждавших им путь в глубь заветной Гурии. Один такой отряд, числом около двухсот штыков и сабель, под началом есаула Чернецова, уже достиг лекуневского ущелья и готовился ворваться в поселок.

Не долечившись, Шариф вернулся к обязанностям начальника красной сотни и убедил товарищей дать всеобщий тревожный сигнал.

Едва черная ночь спустилась на горы, как на одной из вершин засветился большой костер. Его тревожное пламя было видно отовсюду. Некоторое время спустя вдали засверкало еще два костра. Минутой позже в глубине далекого ущелья обозначилась новая огненная точка. Эти огни вспыхивали по невидимой цепи, уходя в черную даль, как немые призывы восставших горцев. Каратели тоже видели цепи огней — этот извечный сигнал предупреждения. Под покровом глухой ночи к горному безвестному селению уже спешат группами и в одиночку и стар и млад, вооруженные чем попало: палкой, пикой или винтовкой. Как бесчисленные ручьи, сбегая с гор, образуют в долинах широкие озера, так к рассвету на склонах гор, окружающих соседнее селение, собиралось множество людей.

Повстанцы, укрывшиеся в скалах, следили за движением врага. Сверху было хорошо видно, как лениво ползла по дну ущелья вся колонна, точно синеваточерная гусеница чудовищных размеров. Впереди — стражники, позади — казаки. В трехстах шагах от колонны — дозор. Повстанцы дали ему беспрепятственно проскакать с полверсты. Не тронули и боевое охранение. Но когда в ущелье втянулась голова колонны, красносотенцы начали бесшумно спускаться боковыми тропками к скрытой баррикаде, перегородившей ущелье.

— Надо эту нечисть уничтожить, — сказал Шариф, — отрезайте, товарищи, им дорогу и бейте со всех сторон!

Грянули ружейные выстрелы, попадали убитые и раненые. Колонна дрогнула и стала распадаться на куски. Ее тотчас же атаковали. Каратели заметались, кинулись искать укрытия. Одна часть отряда попыталась вырваться из ловушки через боковую горную тропу. Ее Шариф нарочно оставил незанятой, но держал под наблюдением. Чернецов вел часть отряда, жертвуя остальными, гибнущими под беспощадными ударами многочисленной красной сотни.

— За мной! За мной! — торопил он казаков и стражников. Выстрелами из карабинов они пригвоздили к земле нескольких хевсуров, сгоряча было преградивших им путь.

— Вперед! Вперед! Бей проклятых инородцев! — покрикивал Чернецов, ловко карабкаясь по крутой тропе. Она вела в долину, и, как ему казалось, там было желанное спасение. Пот обильно катил по его бронзовому лицу.

Но вот и конец тропы. За ней какие-то кусты и, кажется, ни единой души. Стражники и казаки едва поспевали за есаулом. В эту минуту из засады Шариф подал команду Абесалому. Тот поднялся, метнул самодельную бомбу и мгновенно прилег. Сверкнуло пламя, ударил гром, обжигающий вихрь отбросил далеко в сторону обломки дерева и разорванное тело есаула. Казаки в панике побежали назад.

Абесалом с хищной усмешкой скалил белые зубы. Как славно послужила народу карманная пушка! Не зря же пришлось тащить из города эти тяжелые и грозные "фрукты"…

Едва затихло эхо боя, как Джафар и Ашот привели с собой скуластого казака. Без папахи, с раскосматившейся черной бородой, пленный исподлобья смотрел на распаленные лица крестьян.

— Я бы застрелил шайтана, — говорил Джафар, — если бы он не поднял руки. И тут мы узнали его.

— Донской джигит, должно быть, хорошо помнит лекуневскую почту, — сказал Абесалом, подмигнув пленному. Казак покосился на свана. Еще бы! Можно ли забыть медвежьи лапы этого увальня?!

— Опять ты на нашем пути, Коновалов? — спросил казака Шариф.

— Разве я своей волей?

— Кровь народа своего льешь, злодей.

Коновалов облизнул спекшиеся губы.

— Не таюсь: не губил зазря ваших людей. В бою стрелял, а так не насильничал.

— К народу надо было податься, а ты плелся за кровавым дьяволом, — упрекнул Абесалом.

— Духу не хватало. Винюсь, — бормотал Коновалов и, с тоской взглянув на хмурые лица обступивших его повстанцев, попросил: — Дозвольте, пока жив, письмо в станицу написать.

— Ишь как торопится умереть, — усмехнулся сван. Коновалов почернел в лице:

— Знаю, муки смертные меня ждут. Уж лучше в честном бою голову сложить. Да, видно, не судьба.

— Бой твой нечестный, а мучить тебя не собираемся.

Казак поднял голову и перекрестился: