Бахчанов

— Немудрено. Слушайте, как это произошло. Вдруг является ко мне депутация от так называемых "чистых" социал-демократов. Возглавляющий ее, некто Теклидзе, как мне рекомендовали, господин, во всех отношениях лояльно настроенный и антибольшевик. И вот с какой примерно речью он обращается ко мне: "Мы, мол, приветствуем реформу, введенную его величеством. Мы не революционеры, а эволюционеры, и в этом смысле совсем не разделяем идею создания революционной армии и временного революционного правительства. Мы, говорит он, стоим за порядок в конституционном государстве, каким отныне является Россия, и поэтому просим дать нам оружие, чтобы помочь властям восстановить общественное спокойствие". — "Милостивый государь, — прерываю я его, — вы, кажется, забываетесь. Как можно допустить, чтобы слуга императора выдал оружие частным лицам, которые могут его использовать в партийных целях?" — "Ваше сиятельство, — кланяется он мне, — в Англии люди моих убеждений считаются лучшими верноподданными короля!"

— И вы?

— Я рассудил так: когда горит дом, каждое лишнее ведро воды к месту. И приказал выдать пятьсот винтовок. В виде опыта, конечно.

Дог, лениво развалившийся у ног наместника, глухо зарычал и устремил глаза на приоткрытую дверь. Из-за нее выглянула голова адъютанта:

— Ваше сиятельство, телефонограмма. В самой Шуше и Шушенском уезде начинается… между армянами и татарами. Общественные организации просят вашего срочного вмешательства.

— Опять эти ужасы, — поморщилась графиня. — Неужели они сами не понимают, что нужно делать?

Наместник с глубокомысленным видом погладил пса:

— Сатурн пожирает своих детей… Что поделать? Административным окриком племенные свары не отменишь… Однако мы, кажется, запаздываем на спектакль, дорогая Элизабет…

В вестибюле театра к супругам Воронцовым-Дашковым прорвалась сквозь полукруг охраны какая-то девушка.

— Графиня, выслушайте меня… Я требую справедливости.

— Что такое, дитя мое? — пробормотала оторопевшая Воронцова-Дашкова и, желая показать себя в глазах публики участливой к нуждам просителей, приостановилась и сделала знак охране: девушку не трогать.

— Моя фамилия Баграони. Я невеста человека, заключенного в тюрьму. Человек этот в замке, тяжко болен, тюремщики лишают его врачебной помощи. Они скрывают даже самое пребывание его в тюрьме. Он лишен всего: свиданий, передач, человеческого обращения…

— Успокойтесь, успокойтесь, — по жирным щекам Воронцовой-Дашковой пошли красные пятна. Она беспомощно оглянулась ("Кому бы сбыть эту сумасшедшую девицу?") и тяжело оперлась на руку супруга. Тому еще минуту назад девушка казалась террористкой, решившей бросить к его ногам бомбу.

— Как фамилия заключенного? — спросил он, чтобы тут же забыть ее ответ.

— Его фамилия Бахчанов, — сказала, волнуясь, Лара, все еще загораживая дорогу наместнику, хотя адъютант делал предупредительные знаки.

Воронцова-Дашкова что-то сказала мужу по-французски, и он с притворной мягкостью обратился к девушке:

— Можете идти. Я распоряжусь.

Девушке было недостаточно этих слов.

— Вот здесь все мною изложено, — и она подала бумагу. Воронцов-Дашков по привычке опасливо покосился на сложенный лист, остерегаясь какого-нибудь подвоха. Догадливый адъютант подлетел к просительнице, принял из ее рук лист и встал так, что несколько оттеснил Лару от наместника и его супруги. Те поспешно прошли в кабинет директора театра…

Отдавая все свои дни работе в динамитной мастерской, Сандро не переставал интересоваться судьбами своих друзей. Его очень огорчил арест Бахчанова и обрадовал боевой успех красной сотни Шарифа.

А когда пришла быстрокрылая весть о том, что народом вырван у напуганного царя манифест о свободах, Сандро уже не мог усидеть и вышел на улицу. Так хотелось поглядеть на нее при "новых порядках".

Заметив на перекрестке толпу возбужденных манифестантов, он подошел ближе. В эти минуты слиться с толпой ему казалось особенно приятным. Он прислушался. Неведомый оратор призывал не верить царю и требовать от него такой гарантии, как вооружение народа. И вдруг словно черный вихрь: откуда-то налетели гикающие казаки. Началось беспощадное избиение мечущихся людей. Сандро был сбит с ног. А когда поднялся — увидел себя среди пляшущих коней. Закрыв голову руками, он хотел прорваться в ворота соседнего дома, но под ударами казачьих нагаек рухнул на тротуар. Потом, когда жестокий вихрь пронесся, Сандро увидел себя в группе задержанных. Всех их погнали к полицейскому участку, где обыскивали и коротко допрашивали. Некоторых нехотя отпускали. С лекуневцами этого не случилось.

— При тебе найдена особого рода литература, — многозначительно сказал пристав. Сандро вспомнил: действительно, в левом кармане его пиджака была политическая брошюра. Сандро находил, что теперь нет ничего предосудительного в том, что он носит подобную литературу. Ведь по букве закона и духу конституции (свобода печати!) она уже не является запрещенной. Поэтому он с возмущением сказал: