Бахчанов

— Известно, говоришь? Тогда как же можно обеспечить переезд нашего друга, если он в тюрьме?

— Да очень просто, — засмеялся Камо, — надо вырвать его оттуда! — и, шагая по комнатушке, вслух размышлял: — Просьбу товарищей об освобождении нашего друга надо рассматривать как серьезное задание боевого характера. А всякое задание мы обязаны выполнять успешно. В особенности такого рода, как это, — заключил он с тем ощущением удовольствия, какое всегда испытывал, когда получал возможность очутиться в обстановке острого риска и опасности…

Каждый человек мечтает по-своему, но не каждый знает, как осуществить свою мечту. Унтер-офицер Рогощ не составлял исключения. Долгими днями и ночами он думал о доме, о семье, надеясь получить побывку в родную Лодзь. Начальство в знак милости перевело ретивого служаку из обычной стрелковой роты в конвойную команду. Рогощ не видел почета в развозе арестантов по тюрьмам и потому продолжал выклянчивать побывку. Начальник конвойной команды — молоденький офицерик, тот самый, который взял в плен старого желонщика Давида, пообещал Рогощу свое ходатайство с одним условием: чтобы в команде не было никаких "происшествий" за все время перевоза "государственных преступников".

Унтер-офицер всеми силами старался выполнить этот приказ. Однако как трудно держать людей в "ежовых рукавицах"! Солдаты постоянно о чем-то шепчутся, спорят. Правда, если разобраться по совести, то они толкуют правильно. Уж больно тяжела и бесправна солдатская жизнь. Но разве можно нарушать присягу!.. Бог покарает, и царь не простит. А попасть в арестантские роты — угодить в сущее пекло! И уж что-что, а заветной побывки тогда не видать как своих ушей?

Вот почему Рогощ недружелюбно относился к тем, кто "шатал" дисциплину в команде. Особенное беспокойство унтер-офицера вызывал рядовой Богдан Турейко, новый денщик подпоручика. Этот умел подъехать к начальству. И в то же время имел странную привычку давать солдатам газеты при всяком удобном случае. Присматриваясь к разбитному денщику, унтер-офицер убедился еще в одном: Турейко всегда искал возможности завести разговор с политическими арестантами и, кажется, оказывал им в пути мелкие услуги, что запрещалось уставом. Не под влиянием ли этого "хохла" портились солдаты? На двух из них пришлось даже наложить взыскание, третьему дать наряд, а четвертого наметить к откомандированию в другую часть. Рогощ все более утверждался в мысли: Турейко следовало тоже выгнать из команды. Он порывался сказать о том офицеру, но язык не поворачивался.

Перед самым отъездом эшелона Рогощ набрался решимости. Толчком к этому явилось напутствие начальства.

— Смотри, — предупредил офицерик, — чтоб в команде не было никаких разговорчиков. Везем внутренних врагов. Упустим хоть одного — голову с тебя сниму!

Только было собрался Рогощ доложить о Богдане Турейко, глядь — тот весело подымается в купе с большой жареной рыбой.

— Ось, ваше благородие, сом, що я куповал по вашему приказанию!

— Да не сом, дурень, а каспийская стерлядь, — процедил подпоручик и нетерпеливо махнул рукой на обоих: "Ступайте, мол, не мешайте смаковать рыбу".

Рогощ козырнул, повернулся как полагается к, топая к выходу, подумал: "Ладно, скажу в другой раз".

Ухмыляясь, за ним следовал Турейко. А через полчаса поезд, окутанный паром и дымом, двинулся полным ходом на запад…

К ночи от рыбы остались только голова и хвост.

Изрядно выпив, начальник конвойной, команды сидел в купе вместе со своими собутыльниками — жандармским чиновником и старшим надзирателем и болтал о пустяках. Богдан Турейко, все с той же услужливой ухмылочкой, бегал, суетился, подавая то чай, то чурчхелу, то зажженную спичку. В дверях иногда мелькало озабоченное рябое лицо унтер-офицера. Офицерик сейчас находился в том превосходном настроении, когда ему нравилось казаться в глазах подчиненных чуть-чуть либеральным. Вспомнил: с утра лежат не розданные солдатам письма. А не раздал нарочно: хотел вскрыть, прочитать, узнать таким образом думы солдатские, но помешала дневная суета.

Поманил угрюмого унтера:

— Все в порядке?

— Так точно, ваше благородие.

— Пляши. Есть и тебе тут конверт. Штемпель — Лодзь!

При этих словах рябое лицо унтера даже порозовело. Впился заблестевшими узенькими глазами в конверт:

— Свентый Антоний! От моих. Из дому…

Ох, много недель ожидания прошло с тех пор, как было получено последнее письмо. Молчание было странное и мучительное. Рогощ приписывал его неизбежной утере писем из-за частого передвижения воинской части.

— Марылька… Стась… — бормотал он, забыв в это мгновенье все на свете, кроме заветного конверта.

— Ну, так спляшешь?

— Пляшу, ваше благородие! — Рогощ несмело притопнул ногой. Офицерик брезгливо поморщился:

— Хватит. Ты, кажется, и в самом деле думаешь, что я нуждаюсь в твоих кривляниях.

Унтер-офицер вытянулся, построжал лицом, хотя в глазах всё еще прыгали огоньки радости.

— На, возьми и ступай.

— Премного благодарен, ваше благородие…