Бахчанов

На тамбуре Рогощ поцеловал конверт и трясущимися малопослушными пальцами стал надрывать его. Турейко услужливо светил фонарем. Губы взволнованного унтера сами шептали: "Марылька… Стась… Милые!" Но, по мере того как письмецо все больше выглядывало из надорванного конверта, унтер-офицер все больше недоумевал: "Что такое? Почему не каракули Марыльки? Почему чужой почерк? Почему пишет сосед пан Лихтер и призывает крепиться духом, но верить офицерам и мстить за семью, за весь бедный люд?"

Угристый лоб лодзинца взмок: "Свентый Антоний! Да что же это такое?" Строки расплывались перед глазами. Да так ли он прочел это слово? Да не сон ли все это?

Рогощ обессиленно прислонился к стене, и вдруг из его груди вырвалось глухое, как стон, сразу потонувшее в грохоте вертящихся колес:

— Езус Христос… Убиты!

Шатаясь, сделал два неверных шага, сдвинул с бритой головы бескозырку. Она упала ему под ноги. Он наступил на нее — хрустнула кокарда. Тыкался во все стороны, как слепой. Турейко вовремя поддержал его — иначе свалился бы за тамбур. В безумном отчаянии лодзинец простирал вперед руки.

— Убили… Убили… Злодии, — сполз на пол, зарыдал, забился как в припадке. Турейко бормотал какие-то слова сочувствия, поддерживал унтера, а поезд продолжал бежать мимо насупившихся скал, речек, виноградников, безлюдных черных лесов, притаившихся долин…

Подпоручик очнулся от длинных, настойчиво частых свистков паровоза. Поезд стоял. Офицер поднял раму, высунулся в окно и вгляделся: в черном бархате ночи алел сигнальный фонарь: семафор закрыт. В кустах шумел ветер, слышалось сердитое пыхтение паровоза. Подпоручик бросился вон из вагона.

На платформе блестели два зажженных фонаря, стояли солдаты без винтовок и среди них разглагольствовал Турейко..

— Безобразие! Где Рогощ? Эй, унтер! На носках!

Рогощ не откликался. Он сидел на земле, сгорбленный и безучастный. Едва соображая, подпоручик торопливо расстегнул кобуру, но, услышав окрик, обернулся. Один из часовых угрожающе смотрел на него.

Вместо лица — серое пятно. В отблеске фонаря краснел, словно острый язычок пламени, кончик штыка. Офицер невольно опустил руку и плачущим тоном проговорил:

— Да что же это такое? Базар или воинская часть?

— Не базар, а митинг, ваше благородие.

Страх обуял офицерика. Значит — бунт. Солдаты вышли из повиновения. Все пропало. И он стал визгливо выкрикивать беспомощные слова.

Все эти выкрики не производили на солдат никакого впечатления. Они стояли и смотрели на него такими глазами, как будто его тут и не было.

Тогда подпоручик стал их умолять. Не помогло. Он попытался бежать. Турейко властным жестом остановил его:

— Доки не кончим раду — ни шагу. А пугач сдайте…

В последующие дни в газетах только глухо промелькнула весть о необычайно дерзком нападении красных сотен на конвой поезда с политическими заключенными. Ничего не сообщалось о тех обстоятельствах, при которых унтер-офицер отказался выполнить приказания офицера, а некоторые конвоиры даже перешли на сторону напавших. Поезд оказался во власти повстанцев, и все узники были освобождены…

Камо, Шариф, Абесалом и их боевые товарищи ликовали: поручение партии ими выполнено точно и своевременно: Бахчанов хотя и болен, но на свободе. Привезенный в Гудауты, он боролся со своим давним врагом — малярией.

Размышляя о пережитом, Бахчанов часто возвращался к мысли о судьбе Сандро. Что с ним? Куда увезли отважного юношу?

Но никто из гудаутских товарищей не мог дать ответа на мучивший его вопрос.

Медленно возвращалось здоровье, и он томился состоянием невольного безделья. Однажды сюда примчался на коне подросток с двумя ружьями за плечами. Разыскав Бахчанова, он назвал себя Габо я сказал, что послан от красной сотни Абесалома.

— Он здоров и посылает тебе вот в этом мешке яблоки и груши.

— Спасибо, дружок. Но скажи: разве ты знаешь меня в лицо?

— С самого Лекуневи.

— Но почему у тебя за спиной не одно ружье, а два?

— Одно не мое. Я должен вернуть его пастуху. Другое я снял с князя Гуриели.

— Как снял? Что с его шайкой?

— Ее больше нет. Наши настигли черносотенцев у Желтой пещеры.

— И побили? Понимаю. А что с самим князем?

— Во время перестрелки я увидел его. Он отпустил длинную бороду, но я сразу узнал и прицелился.

— Попал?

— Кроме меня, в князя стреляли Ашот с Джафаром. Чьей пулей он убит, мы так и не узнали.

— Ну что ж. Раз вы все трое ненавидели его, значит, он и убит вашей общей ненавистью.

— Начальник Шариф тоже так думал, но ружье Гуриели он приказал отдать мне. Теперь оно стало моим.

— Правильно рассудил начальник, — сказал Бах-чанов, — но какая же еще нужда заставила тебя пускаться в нелегкий путь? Разве только передать эти яблоки, за которые я так благодарен?

— Дядя Миха просил передать письмо, присланное тебе.

Бойкий мальчуган снял шапку и вынул из нее запечатанный конверт.

"От кого бы весточка?" — подумал Бахчанов. Бегло взглянув на последнюю строчку коротенького письма, он мгновенно прочел: "…Жму руку. Ваш Ленин".

Бахчанов стремительно поднялся, подошел к окну и дважды перечитал послание вождя.