Бахчанов

— Ну, не узнал! Поверишь? Ведь как часто вспоминал тебя, Ляксеюшка! Здоровьем клянусь, вспоминал. Эх, думаю, пропадет на каторге золотая душа. Ан нет! Спасся. Как же это ты, друг, залетел к нам?

— По пословице, Исаич. Новых друзей наживаю, а старых не теряю.

— Молодчага! Я еще прибавлю: настоящий друг не брат, не скоро добудешь.

— Как живешь, дружище?

— Ни в сито, ни в решето. И тошно жить и на Митрофаньевское не тянет…

— Ты, я вижу, новой работой занят?

— Какая это работа! Пугачи да хлопушки.

Водометов вложил бумажный пистон в детский пистолет и спустил курок. Раздался слабый треск, запахло порохом.

— Ребятишкам такая потеха. А их батьки вроде шутки советуют: ты бы, Фома, нам настоящие сделал. Будем тогда бацать по погани черносотенной.

— Что же, смог бы? — полюбопытствовал Бахчанов. Водометов засмеялся:

— Да ведь открою тебе, Ляксеюшка, нехитрую истину: натерпишься горя — научишься жить. Я же горюшком опился во как! Половину моей жизни ты знаешь, а другая на нее похожа. Только разница в одном: сначала бился как рыба об лед по ту сторону Невы, а теперь бьюсь по сю. Да народ честной не зря меня уму-разуму научил. Не пошел к гапоновцам, а рассудил так: дело знай, а правду помни. А правду твою я крепко запомнил. И сам бы последовал за такими, как ты, если бы не потерялся в суете да в заботах о хлебе насущном. Опять же и увечность моя, — он приподнял из-за стойки обрубок ноги с пристегнутой деревяшкой. — Куда сунешься с такой культяпой? Работы никакой — хоть вешайся. Встал это средь толпы, зажмурился, штоб людям в глаза не смотреть, и как затяну: "Умер бедняга в больнице военной"… И тут такое приключилось — вспомню, и сейчас смехота разбирает. Шел мимо меня подвыпивший мещанишка и хрясь ручищей по моей шапке. Подскочила она выше головы — собранные медяки так и покатились. "Не притворяйся, кричит. Какой ты слепец, ежели зеньки раскрыл!.. Омман! Бить его!" Еле отковылял от разбойника. Да ведь правду говорят люди: не было счастья, так несчастье помогло. Метнулся в отчаянии в эту самую мастерскую и к хозяйчику: так, мол, и так. Не нужен ли вам на все руки мастер? А он: ежели кумекаешь — оставайся. Сам же в своем деле ни бум-бум. Всем ворочал его спившийся работничек. Да и тот от белой горячки к Николаю-угоднику попал. Вижу, у хозяйчика к мастерской никакого интереса. Нужна она только для блезиру. Видишь ли, женку хотел себе подобрать, из купеческого сословия, потому и сам приписался к купцам. "Как женюсь, признавался он, так к чертовой бабушке все эти хлопушечки". И, скажи на милость, — повезло мне! То ли попадались ему невесты кривобокие, то ли он лицом не вышел, а только смотрю: прошли святки, прошла масленая, за нею пасха, красная горка, а невесты все нет. Мне что! Радуюсь, благо работа есть. И вот только на днях хозяин, потираючи руки, заявил: "Ну-с, Фомка, кончились твои страдания. Женюсь. Выметайся, мил человек, на все четыре стороны, а лавку закрываю".

Бахчанов рассеянно обводил взглядом полки мастерской, — в голове искрилась одна мысль. Охваченный ею, он вдруг сказал:

— Ладно, Исаич, не горюй. Есть у меня знакомый. Хочет он одно дельце открыть. Порекомендую ему откупить эту мастерскую, тебя же особым мастером сделать. Может, не пугачи станешь чинить, а что-нибудь посерьезнее. Согласен?

— Ты еще спрашиваешь?

Вечером Бахчанов привел с собой в мастерскую Кадушина. Тот разговорился с Водометовым и признался, что помещение ему нравится. Только думает он тут не игрушки починять, а торговать "бенгальским огнем".

Смекнув, в чем дело, Водометов выразил удовольствие. "Новый хозяин" ему пришелся по душе. Кадушин быстро законтрактовал подвальное помещение и в первый же день выставил большого деда-мороза с надписью: "Продажа елочных украшений".

Неделей позже Александр Нилович деловито говорил Бахчанову: "Итак, Алексей Степанович, мастерскую по выделке капсюлей для бомб можно считать почти организованной. Дело теперь за сырьем. А Фома — это просто золотые руки…"

Одним ненастным вечером в мастерскую Кадушина явился Филат Хладник и сказал, что час тому назад арестован весь состав Питерского Совета рабочих депутатов.

— По всему видно, контрреволюция дает нам пробный бой, — сказал он.

— Чем же мы ответим на эту наглость? — встревожился Кадушин.

— Всеобщей стачкой и восстанием, — убежденно ответил Хладник. — Если не успеет подняться Питер, подымется Москва. Для России важно, чтобы пример подала одна из столиц, а там уже пойдет трещать по швам гнилая романовская деспотия…

Заскрипела дверь, вошел Водометов, хмурый и чем-то расстроенный.

— Долго же пропадал, Фома Исаич, — оказал Кадушин. — А мы волновались.

Не торопясь с ответом, Водометов подошел к окну, проверил, плотно ли оно занавешено, и, опустившись на табурет, стал свертывать цигарку:

— Эх, и пес же этот Ерема.

— Какой Ерема? — спросил Хладник, подавая инвалиду жестянку из-под монпансье, полную махорки.

— Да тот, что в дворниках.

— Пес, говоришь? А сам дружбу водишь.

Водометов раздраженно махнул рукой и чуть не просыпал махорку: