Бахчанов

— На пиру всегда много таких друзей. Зато как скатерть со стола — так и дружба сплыла. Ерема же сдурел с тех пор, как ему дали в день манифеста царский портрет носить. Теперь готов чуть не горло перегрызть за дом Романовых. Поверишь, в какую ярость вчера пришел, когда я стал хвалить севастопольских солдатушек и матросиков, смело восставших вместе со своим геройским лейтенантом Шмидтом против всей царской шатии! Спорили до полуночи. Думаешь, мне удалось убедить Ерему-темноту? Куда там! И не диво. Раз залез человечина в помойную яму черносотенства, так уж куда тут чаи распивать с таким верноподданным. Только сегодня Ерема вдруг как ни в чем не бывало заявляется ко мне и начинает расспрашивать про вас. Кто, мол, такие? Чего хотят? Особливо этот, высокий. Это он в Ляксея целит.

— И что же ты?

— Што я? Ни шиша, думаю, не узнаешь. Нет, говорю, у меня никакого интереса до хозяев и их клиентов. А он: "Или ты, Фома, не знаешь, сколько нынче беглых каторжников развелось? Вот, например, — высокий… Кладу голову под топор, — личность с каторги! Не зря же на митинге у студентов ругал царя и народ к бунту звал: думаешь, наши люди не приметили?" — "Какие ваши люди?" — спрашиваю. Он смутился и поправляется: "Да я сам слышал. И даже самолично узнал, что ходит на Бассейную в деревянный домик. Ох, и навестят красавца в ночку темную!"

Как сказал это — все затряслось у меня в груди. Вот, думаю, воистину по судьбе Ляксея колесом прошло. Даже в медовый месяц — и в тот беда смотрит ему в окно. Еремка же вроде б по-приятельски предупреждает: "Уходи, Фома, завтра на целый день. Люди явятся громить лавочку твоих каторжников. И как бы заодно с ними тебя не пришибли".

— Вот негодяи! — вырвалось у возмущенного Хлад-ника. — Да завтра всю дружину сюда в засаду поставлю! Мы им такую баню устроим — своих не узнают!

— Предупрежден ли Алексей? — спросил озабоченный Кадушин.

— Первым делом. Как ушел Ерема, я — бегом к а Бассейную, да все кружными путями, чтоб не следил кто.

— И застал дома?

— Обоих.

— Небось, как сказал, — всполошились?

— Еще бы! Ляксей сейчас же пошел смотреть улицу. Возвращается и говорит: "Странно. На углах появилась конная и пешая полиция. Как перед облавой. Пожалуй, лучше уйти". Снес упакованные капсюли на чердак, вам велел о том сказать и скорей в проходной Двор.

— С женой, конечно?

— А как же? Женка не сапог, с ноги не сымешь.

— Ответь еще на один вопрос, Фома Исаич. На проходном дворе была полиция или нет? — спросил Кадушин.

— Да ведь такая темень, поди узнай. Думаю, не была. Иначе бы не пройти. Опять же за двором есть удобство: там выкопана траншея для прокладки труб. Ее-то Ляксей и выбрал…

Через несколько минут все трое вышли черным ходом из "магазина елочных украшений" и перелезли через забор. Отсюда на разведку улицы первым направился Хладник, стискивая в кармане пальто револьвер.

Долго блуждали по темным улицам Бахчанов и Лара. Уже погасли газовые и керосино-калильные фонари. Уже не слышны были звонки конки и рожок кондуктора. Замерло транспортное движение. Лишь у ночных ресторанов попадались извозчичьи пролетки. Кое-где мелькали мутные силуэты запоздалых прохожих. Попав в полосу света, падающего из витрин, эти силуэты мгновенно приобретали и цвет и объем, и тогда становилось ясным, что это бредут либо бездомные и нищие, либо подвыпившие уличные женщины.

На здания и грязные мостовые медленно опускался холодный туман. Начинал моросить дождик.

Ботинки Лары с истертыми подошвами скоро промокли. Она чувствовала в ногах холод, но молчала. Отсыревший старый жакет совсем не грел. Зубы ее слегка постукивали от нервной Дрожи, вызванной переживаниями этой тревожной ночи.

Бахчанов снял свое жиденькое пальто и, несмотря на протесты Лары, накинул ей на плечи. Где сейчас искать убежища? Может быть, вот так придется пробродить всю ночь. Кто знает. А время, как нарочно, тянется медленно.

Показалась дышащая острым холодом Нева. Над ней горбился мост, окутанный туманом. Внизу у каменного быка маслянисто поблескивала и чмокала черная и жадная вода. И мрачным видением притаилась в наползающем тумане неясная плоская громада Петропавловского узилища с единственным желтым огоньком.

Страх и дурные предчувствия охватили молодую женщину. В ее живом воображении встали картины, одна мрачнее другой. Лара торопливо увлекла своего спутника в сторону и, в утешение себе и ему, высказала предположение, что скитания по ночным улицам здесь, в Петербурге, вероятно, составят редкое исключение.

Бахчанов же хорошо знал, что эти исключения, к сожалению, будут правилом до тех пор, пока борьба с самодержавием не окончится его разгромом. И как человек, не терпящий умаления правды, он сказал, что спасаться от врагов или искать убежища в Петербурге придется не реже, чем на Кавказе. Конечно, говорить об этом ей, Ларе, тяжело, но такова правда, которую он никогда не скрывал от любимой.

— Что ж, пусть будет так, Алеша. Я теперь не боюсь никаких невзгод, — произнесла она, стараясь придать своему голосу твердость, чтобы не прозвучали в нем нотки скрытого отчаяния.