Бахчанов

Даже после слабого света кухни темнота на лестнице показалась еще гуще. Впереди вспыхнула тоненькая струйка карманного фонаря, блеснули пуговицы полицейской шинели и кто-то злорадно сказал:

— Бей его под жабры, если забрыкается.

— Назад! — крикнул он и поднял над головой руку со сжатым в ней утюгом. — У меня бомба!

Ошарашенные "чины" замерли на середине лестницы. Фонарь погас. В наступившей тишине только гремел голос Бахчанова:

— Жизни своей мне не жалко, но и вашей не пощажу. Считаю до трех…

Он не успел договорить фразы, как враги кубарем скатились по ступенькам. Не теряя лишней секунды, Бахчанов бросился вслед за ними и, не давая возможности устроить западню, тоже выскочил на темный двор. В общей суматохе никто не заметил, как он в несколько прыжков домчался до штабеля дров и, скрывшись за ним, исчез в темноте.

Некоторое время Бахчанов блуждал среди сараев и сугробов, пока не выбрался к Лесному. Чтобы согреться, завернул в какую-то чайную. Здесь шумел разноголосый говор и никто не взглянул на перезябшего человека.

Бахчанов сидел без копейки в кармане и, положив на пустой столик покрасневшие кулаки, думал только об одном: как спастись от грозящих ему засад? Эта мысль сейчас захлестывала все, даже шевельнувшееся сомнение: а может ли он жить только одной заботой о свой личной безопасности? Слов нет, он должен стараться не попасть в лапы охранки, поскольку личная свобода — первое условие деятельности революционера. Но главное, однако, в том, что даже в самых грозных условиях надо продолжать борьбу с реакцией. Порой ему казалось, что силы оставляют его. Подкрадывающуюся слабость он старался объяснить расшатанными нервами, хотя отлично понимал, как опасно поддаваться даже минутному отчаянию.

Когда в чайную ввалился патрульный наряд жандармов, чтобы обогреться, Бахчанов не вытерпел и вышел на улицу. Снегопад прекратился. Вызвездило. Больно покусывал мороз. Ярче прежнего блестели в темноте желтые огни редких фонарей. Иногда мимо него пролетали извозчичьи сани. С Кушелевки доносился свисток труженика-паровика. Бахчанов шел а вспоминал старых друзей. Многих недоставало. Кто сложил голову на баррикаде, кто заточен в тюрьму или, как Промысловы, эмигрировал, а иные, как например Кадушин, все еще пытались обосноваться в Финляндии. Много явок было провалено. Правда, он знал, в столице немало честных беспартийных людей, которые и теперь, не задумываясь, дали бы ему ночлег и временное пристанище. Но он и сейчас не хотел из-за себя подвергать их опасному риску, тем более, когда полиция так яростно охотится за ним.

И вдруг вспомнил: да ведь ближайшая явочная квартира (если она еще не провалена) находится на Втором Муринском, близ лесного питомника, можно сказать, совсем под боком. Не попытаться ли махнуть туда, благо помнится номер дома?!

Вот знакомая башня метеорологической станции, темные кроны сосен, полукруглая дамба, мост, по которому стучит колесами пригородный поезд. Проваливаясь по колено в пушистый снег, усталый и голодный, Бахчанов разыскал обыкновенную бревенчатую хибарку. Помня урок, полученный на Черной речке, он сначала осмотрел участок, прилегающий к дому, и, не найдя ничего подозрительного, постучался.

— Кто там? — послышался за дверью чуть охрипший, рассерженный голос.

— Свои.

— Кто свои? Своих много, а матушка одна.

— Вот она-то и прислала к вам с поклоном.

Дверь сразу открылась, и Бахчанов увидел перед собой… Фому Исаевича Водометова! В нагольном полушубке, накинутом на плечи, он прикрывал ладонью ламповое стекло, чтобы ветер не задул пламя, и всматривался в позднего гостя:

— Никак Ляксей?! Ну скажи на милость: который раз не узнаю тебя! — Старые друзья обнялись.

— Поразил ты меня, Ляксеюшка, несказанно. Живем, значит, а? — радостно смеялся Водометов.

— Живем, Исаич. И будем жить назло всем нашим врагам, — весело отвечал Бахчанов, испытывая теплое чувство внезапного душевного облегчения.

Водометов поставил перед гостем хлеб, соль и печеную картошку.

— Видал мои хоромы? Жилья с локоть, а житья с коготь, — он обвел рукой неказистое бревенчатое жилище с низким закопченным потолком. — Сторожем дендрологического питомника дружки пока пристроили. Там работаю, а тут ночую. Специальность нехитрая, и платят гроши. Прокоптеть на этом деле можно весь свой век, А только совесть велит правду помнить.

Он перекинул с ладони на ладонь горячую подгоревшую картофелину и подал ее Бахчанову:

— Бери, ешь. Мне ее ребята с "Айваза" два мешка прислали.

Он проверил, хорошо ли занавешено окно, и с таинственным видом спросил:

— Это верно, будто с анафемовыми властями замирение предстоит на полсотни лет, как тут бубнил один человечишко?

— Какое замирение? Кто болтал тебе такую чушь? Это, вероятно, был отступник и трус, напуганный до самых пяток, ищущий спасения в тине обывательщины.