Балаустион

Похоже, последнюю мысль советник произнес вслух — Леонтиск вздрогнул и заворочался. Когда афинянин поднял голову, Мелеагр не смог сдержать вопль ужаса и откинулся на косяк. Болезненный блеск глаз, искаженное лицо, рот, перепачканный бурой, стекающей на подбородок кровью — более всего Леонтиск, сын стратега Никомаха походил сейчас на вурдалака, которого застали на месте его жуткого пиршества. Впрочем, Мелеагр быстро взял себя в руки — молодой воин истекал кровью и нуждался в срочной помощи. С трудом разжав синие пальцы мертвеца, стальной хваткой вцепившиеся в одежду врага, советник помог афинянину подняться, усадил его на пол, снял с него кожаный белый панцирь и хитон, обильно пропитавшийся кровью по подолу. Мелеагр не был специалистом в ранах, но по его мнению, дырка, оставленная кинжалом в спине молодого воина, не была слишком глубокой и опасной для жизни. Когда она была перевязана полосами из разорванного хитона, Леонтиск наконец вышел из ступора, в котором пребывал. Мотнув подбородком в сторону распростертого на полу тела, афинянин хрипло выдохнул:

— Напал на меня сзади. Видно, хотел впустить «белых» через окно. Спасти свою поганую собачью жизнь.

Заметив, что советник смотрит на него с очевидным испугом, Леонтиск вытер лицо оторванным рукавом, стиснул зубы, чтобы не разрыдаться. Уперся рукой в пол, собираясь встать, но тут его обильно и мучительно вырвало.

Мелеагр, тактично глядя в сторону, подождал, пока он закончит, затем подошел сзади и помог обессилевшему афинянину подняться на ноги.

— Нам нужно идти вниз и закончить свою жизнь, как подобает мужам, — мягко произнес он.

Афинянин коротко кивнул и, нетвердо ступая, направился к двери. Мелеагр поспешил за ним — навстречу грозному шуму битвы.

Этот шум превратился в грохот, когда он толкнул тяжелую дверь, ведущую на лестницу.

— Великая Афина Меднодомная! — прошептал Леонтиск, окинув взглядом превратившийся в поле битвы продомос.

Леонид, Лих и царевич Пирр сражались как бесы, удерживая главную лестницу, и все же уступили напирающей снизу толпе добрых полтора десятка ступеней. Галиарт и Феникс защищали боковину, где враги старались перебраться через перила. Ступени были покрыты алым — как и сами защитники. Только боевым бешенством можно было объяснить то, что ни один из них еще не упал от потери крови. Среди нападавших тоже было много раненых, и трое корчились на полу, стоная и ругаясь. Четвертый совершенно беззвучно лежал на боку, поджав колени к подбородку. Можно было принять его за спящего — если бы не вытекавшая из-под него густая темная лужа.

В правом углу, хрипя точно два сошедшихся из-за самки зубра, рубились гиганты-гиппагреты. Их одинаковые черные панцири были изрублены чудовищными ударами, и тяжелые лакедемонские махеры продолжали сходиться с душераздирающим скрежетом. Любой из этих ударов мог запросто перерубить пополам лошадь, и походило на то, что номарги сражаются до первого серьезного промаха одного из них. Леонтиску еще не приходилось видеть такого жестокого и пугающего поединка.

И все же эпицентром схватки был бой, кипевший на противоположном конце продомоса, именно он привлекал внимание элименарха Леотихида, метавшегося в такт движениям сражающихся, и кусавшего от волнения тонкие губы, эфора Фебида, побелевшими пальцами судорожно сжимавшего посох, и вообще всех, кто мог позволить себе отвлечься — за исключением, возможно, пары номаргов, следивших за рубкой своих предводителей. Сердце Леонтиска екнуло — прямо под галереей, на которую они с Мелеагром вышли из коридора, Исад Харетид, сын эфора Фебида, бился, защищая лестницу, с лохагами «белых плащей» Полиадом и проклятой амазонкой Арсионой. Более всего это походило на какой-то сумасшедший танец, впрочем, именно «танцем» лакедемоняне зачастую называли воинский поединок.

Описать этот бой словами смог бы разве что какой-нибудь дотошный мастер гопломахии, чей опытный взгляд сумел бы вычленить все фехтовальные приемы и акробатические трюки, слившиеся в тройной смертоносный вихрь. Далекий от ратного искусства человек, увлеченный скоростью и красотой поединка, не смог бы даже понять, на чьей стороне перевес. Однако любой более или менее искушенный воин-практик, к породе которых относился и молодой афинянин, сказал бы, что Исаду конец. До сих пор недавнего номарга спасало только доведенное до потрясающего совершенства фехтовальное мастерство, но и против него стояли великолепные мечники. Арсиона нападала азартно и виртуозно, Полиад молниеносно и холодно, но то, что творил Исад, заставляло усомниться в том — а человек ли он? И все же он был обречен — противники, облаченные в доспехи, могли позволить его мечу коснуться их, его выходной белый хитон исчертила дюжина мокрых красных отметин. Они пришли со свежими силами, он — после боя. Они двигались слаженно, как один организм, били одновременно в разные уровни, проводили сложные удары, каждый из которых он мог бы блокировать своим мечом — но не оба сразу. Скорость, опыт и техника спасали его — но не могли делать этого вечно.