Балаустион

Дверь, ведущая к андрону, переднему перистилю дома, с грохотом распахнулась, и в продомос ступили Тисамен и Ион. Израненные, они с трудом отбивались от теснившего их десятка «белых плащей» — видимо, оборона выхода в сад не увенчалась успехом. Самое ужасное заключалось в том, что продомос был уже целиком в руках нападавших — если не считать два равноудаленных конца, в одном из которых Леонид и Исад бились против лохагов Леотихида, а в другом до сих пор сражались гиганты-гиппагреты. Естественно, что часть врагов, атаковавших главную лестницу, немедленно накинулась на двоих попавших в западню «спутников» с тыла, остальные отступили на шаг, давая защитникам передышку.

— На помощь! — звонкий голос Иона в отчаянии разбился о потолок.

— Вперед, прорвемся к ним! — страшно вращая налитыми кровью глазами, зарычал Пирр. Собрав силы, возглавляемые им Лих, Феникс и Галиарт ринулись на врагов, но «белые», повинуясь яростным командам Леотихида, встали плотной, неподдающейся, щетинящейся клинками стеной. Снова забурлила сумасшедшая рубка.

Все было бесполезно. Окруженные со всех сторон, Ион и Тисамен не могли держаться долго. Всего на полминуты кучка врагов, обступившая их, сомкнулась, над головами замелькали вздымающиеся и опадающие мечи, в общем возбужденном гомоне голоса «спутников» были неразличимы. Когда «белые плащи» отхлынули, на полу остались лежать два иссеченных недвижных тела.

— Двое готовы, командир! — горделиво возвестил Пактий, поднимая окровавленный меч. Воины за его спиной довольно загоготали. Среди них были и пятеро, освобожденные товарищами из кладовой, где их заперли эврипонтиды.

Леотихид заметил это и удовлетворенно кивнул.

— А где Эвном? — спросил он.

— Не знаю, командир, — смущенно ответил один из телохранителей. — Он был в доме, когда они накинулись на нас и повязали… Харилая убили.

— И Ипполита тоже. Он лежит на заднем дворе с дыркой в животе, — добавил Пактий.

Леотихид скрипнул зубами, его дрожащий палец пронзил воздух в направлении лестницы.

— Вот эти проклятые заговорщики сделали это. Вперед, перегрызите им глотки, отплатите за друзей! Тому, кто проткнет Пирра Эврипонтида, горсть золотых.

Взвыв от восторга, «белые плащи» кинулись выполнять приказание. Их товарищи, уже сражавшиеся с защитниками, удвоили свои усилия.

«Теперь конец, — подумал Галиарт, увидев хлынувшую к лестнице массу. — Долго нам не выстоять». До гибели товарищей он почти не думал о смерти, опьяненный горячкой боя, но теперь смрадное дыхание могилы коснулось его ноздрей. Впрочем, сын наварха уже слишком устал, чтобы испытывать сильные эмоции. Чем быстрее все это закончится…

— Ты, трусливый ублюдок! — громоподобный голос Пирра вдруг перекрыл все остальные звуки в продомосе. Обращался царевич, конечно, к элименарху. — Ты платишь холуям за мою смерть, потому что боишься сойтись со мной сам. Сознайся, ведь так, ты, овечий кал?

— Брось, Эврипонтид, — улыбка Леотихида была похожа на собачий оскал. — К чему эти детские штучки? Ты уже все равно, что мертв, и я не собираюсь…

— …рисковать? Ну и трус же ты, Рыжий! — зло расхохотался Пирр. — И даже не стыдишься показать этого перед своими прихвостнями. Все они — пугливое отребье, которое нападает только толпой, да и то, если думает, что ведомо кем-то похрабрее него. Ты очень их разочаруешь, Леотихид, если не примешь мой вызов. Сейчас вы убьете нас всех, и они будут заискивающе глядеть тебе в рот и глодать брошенные тобой кости. Но за глаза, наедине, в кабаке за кувшином вина или с тесной компании с девицами они будут говорить: «А ведь командир-то наш, Рыжий, сдрейфил, когда поганец Эврипонтид вызвал его, и предпочел отсидеться за нашими спинами, откупиться братниным золотом за нашу кровь и погибших дружков. Дерьмо он, по большому счету, а не командир». Так будут говорить твои люди, и лучшие из них, у кого осталась хоть капля достоинства, отдадут свои белые плащи на подстилки собакам, и уйдут — в достойные отряды, к достойным командирам. А ты, великий храбрец, окажешься в конце концов в окружении последних шакалов и подонков, которым до задницы все, кроме жалованья!

Это была настоящая речь — страстная и проникновенная. «Белые» прекратили нападать на противников, неуверенно оглядываясь и ожидая ответа элименарха, опустили мечи Полиад и Арсиона, и даже гиппагреты разошлись, тяжело дыша и продолжая сверлить друг друга взглядами. В продомосе наступила почти идеальная тишина — только раненые на полу продолжали стонать и взывать о помощи.