Балканская звезда графа Игнатьева

Извещая русского посла графа Шувалова о решении послать эскадру в проливы, лорд Дерби, министр иностранных дел Англии, пытался его уверить, что это нужно исключительно для обеспечения безопасности проживающих в Константинополе англичан и их собственности от проявлений мусульманского фанатизма и отнюдь не является враждебной России демонстрацией. В том же смысле высказался и британский премьер перед обеими палатами парламента. Правда, в сообщении великим европейским державам он пригласил их последовать примеру Англии и также послать свои эскадры в Босфор.

«Наши примирительные попытки терпят неудачу, — писал Шувалов из посольства в Петербург. — Воинственный дух всё растёт, британцы усматривают только два возможных варианта — либо война с Россией, либо унижение Англии. Избави нас Бог от того и другого».

В этот момент, когда посол снова обмакнул перо в чернильницу, раздался грохот разбитого стекла. В кабинет ворвался морозный февральский ветер, разметавший бумаги на столе. Шувалов осторожно выглянул во двор из-за шторы: полисмены лениво отгоняли от ворот посольства особо буйных «джингоистов».

«И коль придётся в бой идти,
Так прочь с пути! О джинго...»

АПОФЕОЗ КАНЦЛЕРА ГОРЧАКОВА

Ты, Горчаков, счастливец первых дней.

Хвала тебе — фортуны блеск холодный

Не изменил души твоей свободной.

Всё тот же ты, для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой,

Ступая в жизнь, мы быстро разошлись,

Но невзначай просёлочной дорогой

Мы встретились и братски обнялись.

А.С. Пушкин

«Выше Господа забрался, как грешный Закхей на дерево», — государственного канцлера Российской империи князя Александра Михайловича Горчакова сегодня знобило. Кутаясь в плотный шотландский плед, ветеран внешнеполитических баталий сидел на кресле, опустив ноги в таз с горячей водой. Его слуга, такой же старик, только более подвижный, достал из него корявую венозную ногу канцлера, быстро и энергично стал растирать её полотенцем.

— Так вот, — Горчаков продолжал говорить то ли ему, то ли самому себе. — Я тебе расскажу притчу про Закхея, который залез на дерево, чтобы увидеть Господа. И жил он себе в Иерихоне, который рухнул от гласа труб Навиновых, и был не просто мытарь, а начальник мытарей, человек очень богатый, очень...

Канцлер на минуту зажмурил глаза, представив обстановку своей роскошной 50-комнатной квартиры, доставшейся ему в наследство от «Карлы», его предшественника на посту министра иностранных дел Карла Васильевича Нессельроде, низкорослого и полугорбатого человека. Настоящая «Карла» «со взором, полным хитрой лести».

Александр Михайлович глубоко вздохнул, старческие губы задрожали, глаза увлажнились. Что это? Нервы, старческая сентиментальность? В то же мгновение мысли его прояснились, и в памяти ярко вспыхнул полузабытый случай из времён лицейской студенческой молодости...

Ранняя осень. Воздух чист и прозрачен. Солнце всё ещё бережно греет лица. Куча ярко-жёлтой листвы Царскосельского сада. Они с разбегу завалились туда всей гурьбой. И от этого острого ощущения осени, влажнеющей листвы, солнечного света из глубин памяти краешком царапнула просыпавшийся мозг картинка: смуглый и дерзкий мулат пинал ногами неуклюжего и жалкого Дельвига, барахтавшегося под их телами, и безумно хохотал, скаля свои белоснежные зубы. Дельвиг в этой кутерьме потерял очки. Горчаков нашёл их и, спрятав за спину, стал дразнить несчастного и беспомощного Антошку, напоминавшего подслеповатого крота...

— Сволочи вы все, какие же вы сволочи! Это так низко! Так подло! — Дельвиг оскорблённо отряхнул со своего костюмчика листву и траву, гордо вскинул голову, сделав вид, что вот-вот уйдёт.

— Тося, не обижайся! — Пушкин примирительно подал ему руку, — Сашка отдай ему очки.

— А зато без них все женщины мне кажутся прекрасными! — с серьёзным видом сказал Дельвиг, и его широкое лицо расплылось в невинной детской улыбке.

«Ах, Сашка, Сашка! Как жил, так и помер фиглярничая. Его поведение было всегда таким нелепым, и надо признаться, что одна лишь ангельская доброта государя могла не утомиться обращаться с ним с той снисходительностью, которой поэт не всегда заслуживал. Да-с. «Кому ж из нас под старость день лицея торжествовать придётся одному?» И торжествую ли я?» — Горчакову вдруг стало жалко не невинно убиенного Сашку Пушкина, чей прах, поди, давно уж истлел, а самого себя, «счастливца первых дней», годы золотые, свою молодость, надежды... Эх!