Балканская звезда графа Игнатьева

Если легендарному Закхею, чтобы увидеть Иисуса в толпе, пришлось забраться на смоковницу, то Александру Михайловичу Горчакову, чтобы помолиться Богу, наоборот, надо было спуститься на один этаж ниже. Его жилые покои находились как раз над домовым храмом Св. Благоверного князя Александра Невского Министерства иностранных дел, расположенным на четвёртом этаже здания по Певческому проезду. Будущий канцлер стал вторым хозяином этой казённой квартиры, доставшейся ему в наследство от «Карлы», в которой даже в ванной комнате были картины. Это помещение особенно полюбилось Горчакову своим патрицианским убранством. К медной вылуженной ванне вела маленькая двухступенчатая лесенка, взобраться по которой немощному и боязливому канцлеру помогал слуга. От изразцовой печки исходило благословенное тепло, такое желанное и приятное в этот промозглый февральский вечер. Горчаков практически ничего не менял в этой квартире, только попросил поставить пуховый ободок на ватерклозет, снабжённый редкой по тем временам «машиной со спуском воды». Пополнилась и коллекция редких картин европейских мастеров — бельгийцев, французов, испанцев, немцев, итальянцев. Ван Дейк, Грёз, Галле, Беранже, Лонги, Рибера, Декан, Тюссо, Тройон. Всё это принесло ему славу человека вполне просвещённого и изящного вкуса, покровителя муз. «Поощряйте искусства, — часто Горчаков говаривал своим друзьям, — это самый благородный способ тратить свои деньги». Он был консерватором даже в мелочах. После смерти горячо любимой жены, когда дети, как и положено, «выпорхнули» из отцовского «гнезда», немка-экономка несколько раз пыталась переставлять мебель в квартире в его отсутствие. Обычно замечая подобные перемены, канцлер ничего ей не говорил, но приказывал камердинеру всё расставлять на старые места. И уж если говорить о душевных привязанностях, то, наверное, камердинер был единственным человеком, к кому Александр Михайлович испытывал тёплые чувства. Хотя в последнее время даже этот слуга вызвал необъяснимое чувство глухого раздражения у стареющего политика.

Ещё в лицейские годы в Горчакове угадывались черты будущего карьериста и себялюбца. Один из первых воспитателей, профессор русской и латинской словесности Николай Фёдорович Кошанский, давая характеристику князю, писал: «...Александр Горчаков один из тех немногих питомцев, кои соединяют все способности в высшей степени: особенно заметна его быстрая понятливость <...> соединяясь в нём с чрезмерным соревнованием, прилежанием, особенно с каким-то благородно-сильным честолюбием, превышающим его лета, открывает быстроту разума и некоторые черты гения...» Через пятьдесят лет ещё один поэт, а по совместительству сотрудник и приятель Горчакова, проницательный Фёдор Тютчев, назовёт князя «нарциссом собственной чернильницы». Почти сорок лет Горчаков шёл к этой вершине — к айсбергу под названием «власть», и умудрился удержаться на нём почти четверть века, возглавляя Министерство иностранных дел. Был вторым в иерархии человеком в государстве, демонстрируя чудовищную выживаемость среди других коллег по кабинету министров. Канцлер научился важнейшей аппаратной науке — удачно и своевременно улавливать мысли самодержца и облекать их в более или менее удобоваримый письменный вид, хотя сам писать не любил, внутренне стыдясь своего крупного и размашистого почерка и своих некрасивых кистей рук, ухоженных, но по-мужицки корявых и тонких. Для того чтобы скрыть свой природный дефект, Горчаков изобрёл специально удлинённые манжеты вицмундира. Поэтому при нём стали процветать чиновники, обладавшие хорошими каллиграфическими способностями и канцеляристы, исправно фиксировавшие ценные мысли своего шефа. Так про будущего министра иностранных дел России графа Ламздорфа говорили, что своей карьерой он обязан красивому почерку и умению чинить карандаши и гусиные перья для канцлера князя Горчакова. В то же время канцлер медленно и методично выживал из подконтрольного ему ведомства всё живое и самостоятельно мыслящее. Все, кто, так или иначе, мог представлять угрозу его карьере, был заподозрен им в нелояльности или излишних амбициях, направлялись в отдалённые от столичного Петербурга посольства и миссии. С годами это чувство распространилось и на излишне ретивого графа Игнатьева. Всякий раз, когда константинопольский посланник приезжал в Петербург, Горчаков говорил с раздражением: «Вы приехали, чтобы занять моё место?» В его памяти словно стёрлись аналогичные слова в свой адрес, сказанные ровно пятьдесят лет назад ненавистным «Карлой»: «Александр Горчаков! Посмотрите, он уже теперь метит на моё место!» Вот почему Горчаков продвигал на ведущие позиции двух престарелых ветеранов министерства — Жомини и Гирса. Канцлер, будучи умным и проницательным человеком, был просто уверен в их природной трусости: эти проверенные кадры его не подсидят, не сделают опрометчивого шага, дорожа чиновничьим местом.