Балканская звезда графа Игнатьева

Было как бы две эпохи Горчакова: белая и чёрная. Первая, когда Александр Михайлович прославился своим независимым и гордым поведением, когда морально помог России, униженной союзниками после поражения в Крымской войне, подняться с колен своей знаменитой фразой из депеши, разосланной Горчаковым по всем посольствам: «Говорят, что Россия сердится. Россия не сердится, Россия сосредотачивается». К концу десятилетия его министерского правления результаты были налицо: вражеская коалиция лежала в обломках, похороненная, в том числе и его незаурядными усилиями, престиж России поднят высоко, монархи чуть ли не в очередь выстраивались на встречу с Александром II. Горчаков первым стал в публичных мероприятиях и в своих депешах употреблять слова «Государь» и «Россия», отчасти в пику своему бывшему предшественнику, говорившему, что «мы знаем только царя, нам нету дела до России». Благодаря содействию Горчакова Александр объявил полную амнистию бывшим декабристам, политическим ссыльным, многих из которых канцлер знал лично. Поменялась и бездушная атмосфера в самом Министерстве иностранных дел — сократилось количество канцелярий, были введены строгие экзамены, чтобы привлечь на государеву службу талантливых русских людей. А затем что-то сломалось в этом человеке, словно слетела внутренняя резьба.

Наступила вторая эпоха. Эпоха во многом печальная для этого человека. Горчаков стал смешон и, самое страшное, не замечал этого или, по давней привычке скрывать свои истинные эмоции, делал вид, что не замечает ироничные взгляды окружающих. Всё, что относилось до событий первой половины его жизни, канцлер помнил ясно и отчётливо, а вот в текущих делах был довольно рассеян, забывался, заговаривался и даже засыпал во время совещаний. Министр стал забывать название мест, которые посещал: Унгены, Яссы, Плоешти? Старческая склеротическая забывчивость стала приобретать уродливые и комичные формы. Поскольку министр жил там, где и работал, он взял себе в привычку по утрам обходить канцелярию в домашнем байковом халате и с забавной шапочкой на голове. Такие сцены пугали и одновременно веселили молодых сотрудников. Однажды, присутствуя на богослужении в церкви, Горчаков, уже преклонив колена, вспомнил про какое-то неотложное дело и решил сделать распоряжение, поманив к себе рукою одного из своих ближайших подчинённых. Увидав призыв начальника, находчивый чиновник, не вставая с колен, пополз к министру. Оба совещались о служебном деле, стоя на коленях... Вместе с памятью Александр Михайлович утратил политическое чутьё и ощущение реальности. Произошло самое страшное, что может произойти с политиком: Горчаков пересидел самого себя. Ему нужно было уходить ещё десять лет назад, когда прочувственно рыдал над поздравительным адресом императора. Не ушёл... Ещё крепче вжился в роль фразёра, испытывавшего колоссальное удовольствие от того, что часами диктовал свои бесчисленные ноты, депеши, записки, телеграммы, очаровывал собеседника интеллектуальной словесной игрой.

— Если я выйду в отставку, я не хочу угаснуть, как лампа, которая меркнет, я хочу закатиться, как светило, слышишь меня, Иван? — говорил Александр Михайлович Горчаков. Иван, к которому обращены эти слова, согласно кивал головой, подавая барину чай с лимоном. — Благодаря Богу, дух бодр и не унывает, голова свежа, но физические силы истощаются. Мне нужен настоящий апофеоз. В истории останутся имена Талейрана, Меттерниха, Бисмарка и моё. Ты знаешь, что такое апофеоз? — вопрошал канцлер бесстрастного камердинера.

Хотя сам для себя Горчаков давно всё решил. Его уходу должен предшествовать политический спектакль на крупной международной сцене и игроки соответствующего тяжеловесного калибра. Предложение Бисмарка, «любезного друга Отто» о проведении большого конгресса с участием всех крупных европейских держав как нельзя было кстати. Важно было справедливо распределить места для публики, назначить судейскую коллегию, провести ритуальные действия, справедливо определить победителей среди авторов, актёров, хорегов; наградить их. Античность умела чтить своих героев. В древнегреческом театре апофеозом называлась заключительная сцена, посвящённая прославлению героя или автора пьесы, когда зрители аплодисментами торжественно приветствуют его участников. Успех театральной постановки зависел от всех этих факторов, но решающее значение имела игра актёров. Горчаков предвкушал своё появление на этой сцене, как deus ex machina[18] античного театра. Это будет его финальный аккорд, его лебединая песня. Поэтому загодя Горчаков тщательно собрал и переплёл в несколько десятков томов все, когда-либо написанные им ноты и дипломатическую переписку. Оставалось поставить решающую точку для будущих историков и биографов.