Балканская звезда графа Игнатьева

— Ваше императорское величество, давайте всё обсудим несколько хладнокровнее, чтобы не испортить дело излишней поспешностью, — попытался остудить запал царя Милютин. — Переход нашими войсками демаркационной линии — это катастрофа. Новая война — с Англией, которая, несомненно, объединится с турками, — не обещает нам никаких успехов; мы к ней не готовы. Таким образом, мы сами отречёмся от тех громадных выгод, которые приобрели заключением предварительных условий мира. На Германию мало надежды — она держится нейтрально и повторяет, что надо щадить самолюбие Австрии. У нас...

Александр согласно кивнул головой, позволив Милютину некоторое время продолжать свой монолог, как его прервал старческий голос Горчакова: «Вы давно не следуете моим советам. Вот и наслаждайтесь плодами ваших побед. Военными делами я не заведую, а в этих обстоятельствах ручаться за сохранение мира мерами дипломатическими не могу. Если так пойдёт дальше, то я вообще заболею».

После реплики Горчакова царь окончательно вышел из себя. Глаза у него сделались точно стеклянные, не замечающие перед собой ни собеседников, ни политических препятствий.

— Раз так, то я принимаю один на себя всю ответственность перед Богом, — категорично отрезал царь. И обратился к военному министру: — Дмитрий Алексеевич, прошу вас взять перо. Я продиктую вам телеграмму к великому князю Николаю Николаевичу.

Вернувшись домой, Милютин занялся шифрованием телеграммы. Посылая её на подпись государю, всё же наперекор царскому мнению, изменил её содержание, добавив фразу, что турки ещё не очистили крепости на Дунае и в Малой Азии и решение о вводе войск в Константинополь лишит Россию тех выгод, которые она достигла, подписав мирный договор в Адрианополе. Аргументы, которыми руководствовался министр, человек спокойный и рассудочный, были просты. Новой войны, да ещё с половиной Европы, Россия не вытянет. «Ведь мы нашу Балканскую кампанию едва-едва дотянули. Всё у нас расползалось и разлезалось буквально по швам, армия дезорганизована после перехода через Балканы. У великого князя нет тяжёлой артиллерии, только полевая, нет флота, который мог бы стать противовесом наглым Джонам Булям с их броненосными мониторами» — примерно так думалось Дмитрию Алексеевичу в тот час. А ещё ему давно хотелось послать всё к чертям, бросить давно опостылевшее министерское бремя и уехать далеко-далеко — на благословенный юг, наслаждаться синеглазым небом Тавриды, бездумно швырять круглые блестящие камешки в воду и смотреть, как на морской глади расходятся геометрические круги...

Шифрованная телеграмма в мягкой и невнятной редакции Милютина, оговорившего вступление в Константинополь высадкой английского десанта на берег и вводом эскадры в Босфор, была отправлена на Балканы только в 12 часу ночи. «В случае, если бы англичане сделали где-либо вылазку, следует немедленно привести в исполнение предположенное вступление наших войск в Константинополь. Предоставляю тебе в таком случае полную свободу действий на берегах Босфора и Дарданелл, с тем, однако же, чтобы избежать непосредственного столкновения с англичанами, пока они сами не будут действовать враждебно», — говорилось в тексте.

Ни военный министр, ни многомудрый мидовский пескарь Горчаков, ни сам Николай Николаевич, окончательно запутавшийся в пожеланиях своего старшего брата-императора, не знали, что 31 января Александр II втайне от Милютина и Горчакова всё-таки отправил великому князю Николаю Николаевичу свою первую телеграмму, составленную им 29 января. Как говорится, я вам пишу — тире и точка...

Заметим, что эти телеграммы были заботливо изъяты Военно-исторической комиссией Генерального штаба из сборника материалов по русско-турецкой войне 1877—1878 гг. на Балканском полуострове на основании того, что эти телеграммы «семейного характера». В выпуске 15, вышедшем в 1899 г. в Санкт-Петербурге, в котором была опубликована телеграфная переписка главнокомандующего с государем императором, тексты этих депеш отсутствуют[22].

Так что судьба Царьграда, судьба войны и мира оказалась делом сугубо семейным!

ЛУННОЙ НОЧЬЮ В СТАМБУЛЕ

В это же самое время на константинопольской телеграфной станции царила нервозная атмосфера.

— Кажется, есть сеанс, они передают! — турецкий офицер в возбуждении потёр руки.

Токи, посылаемые за много тысяч километров от Стамбула, заставили электромагнит портативного телеграфного аппарата Морзе знаменитой швейцарской фирмы «Бреге» судорожно вздрогнуть. Бумажная лента, связанная с латунным часовым механизмом, протянулась, небольшое колёсико, нижней частью погруженное в сосуд с густыми чернилами, стало поворачиваться, оставляя на бумаге чёткие следы в виде комбинаций из точек и более протяжённых тире.