Балканская звезда графа Игнатьева

Идите и помните — если через двадцать четыре часа не получу ответа, согласного с нашими интересами и соответствующими достоинству России — я на штыках императорской гвардии внесу свои условия в Стамбул. Я с боя возьму столицу Оттоманской Порты!

Савфет-паша вышел окончательно расстроенным и обескураженным. «Чёртов гяур Ляморт!» — в сердцах он проклинал своё легковерие. Лицо паши подёргивалось от тика, особенно левая сторона. Он сослепу полез в комнату адъютантов, воображая, что идёт на крыльцо. А там, наступив кому-то на ногу, вместо извинения, — спросил, как его здоровье.

После беседы с турком в зал вышел и сам главнокомандующий. Потребовав к себе начальника собственного конвоя, Николай Николаевич приказал ему к трём часам пополудни выступить вперёд по дороге к Константинополю, затем такое же приказание получили лейб-казаки. Окончательным пунктом движения была назначена Чаталджа. Во дворец великий князь потребовал Гурко и Нагловского. На военном совещании было решено командование всеми войсками, находящимися между Адрианополем и восточной демаркационной линией, поручить генералу Гурко. Стрелковые бригады форсированным маршем должны были занять форты, находящиеся между демаркационными линиями — русской и турецкой. Обладание этой линией отдавало в руки русских и столицу Турции и её окрестности. Графу Шувалову было дано приказание с гвардией двинуться прямо на Кучук-Чекменджи, за линию укреплений, которые, по слухам, воздвигались турками между своею демаркационной линией и Стамбулом. Храброму Струкову поручили со своими «летучими» казачьими разъездами сделать рейд к самому Константинополю, в тылу турецких войск, чтобы деморализовать их. Таким образом, турки не успели бы опомниться, как оплот Стамбула был бы уже в русских руках.

Все ожидали сигнала, чтобы двинуться к Константинополю. В полдень конвойные казаки получили приказ ехать вперёд. В вагоне авангардного отряда собралась разная публика. Журналист Василий Немирович-Данченко, брат известного театрального деятеля, чью грудь украшал боевой Георгиевский крест отнюдь не за газетные публикации, заносил в свой потрёпанный блокнот путевые впечатления (его военные репортажи печатались не только в русской периодике, но и в крупнейших газетах Европы и Америки, настолько ярки и достоверны были свидетельства очевидца этой войны). Рядом с ним сидел с сумрачным видом командир конвойного эскадрона флигель-адъютант Жуков, его офицеры и бледный как тень переводчик Барановский, некогда бывший турецким чиновником. Сзади в поезде разместились 200 казаков с заряженными ружьями. Последний сигнал, и вагоны оставили за собой демаркационную линию, где на пять вёрст не должно быть ни одной живой души. Одни холмы, и на каждом из них грозно смотрят медные жерла орудий, сверкающих на солнце ярким, режущим глаза, блеском. Вокруг них масса людей, палатки, суетятся фигуры турецких офицеров, слышны их гортайные крики. Немирович-Данченко почувствовал холодок под ложечкой в груди, его спутники стали осматривать револьверы. Только переводчик Барановский заволновался. «Меня повесят, меня обязательно повесят, как изменника, господа», — повторял он, то краснея, то бледнея.

— Как ни умирать, всё равно: под пулей или в петле — философски заметил кто-то из офицеров.

— Да они же меня измучают предварительно! — застонал Барановский.

А поезд между тем въехал уже в окрестности Константинополя. Мимо проскакал отряд черкесов с хищными физиономиями, размахивая ружьями, но выстрелов по-прежнему не было слышно. Они были уже совсем близко, и Немирович-Данченко ясно различал эти смуглые, воинственные физиономии, блестящие чёрные глаза и дикое выражение лиц. Под ложечкой сладко защемило в предчувствии тревоги...

— Ну, решительная минута близко! — заметил кто-то. Барановский забился в самый отдалённый угол вагона, где, по его представлению, было менее опасно в случае боя. Казачий офицер нервно закурил сигару. Направо и налево по дороге, как обратил внимание Немирович-Данченко, повыбегали солдаты в красных фесках. Чем дальше, тем цепи турок гуще и гуще. У последней станции поезд остановился. Казаки стали перекликаться с турецкими аскерами, офицеры стали отдавать честь русским, те отвечали им тем же. Что такое? Эта странность прояснилась через мгновение — оказалось, что отряд гвардии под руководством графа Шувалова прибыл почти одновременно на станцию Кучук-Чекменджи. Турки, не имея приказа, не решились ввязываться в бой.

— Мы на этой станции не можем ничего сделать, — объяснял русским офицерам турецкий паша, — тут только небольшой отряд. Мы собираем наши орудия и снаряды.

— Я думаю, — вмешивается толстый бим-баши, урядник, — что если бы вы теперь дошли и до Мекки, то сопротивления не встретили... Будете в Стамбуле — там весело: там наши кайме, девочки дешёвые, гречанки есть, есть армянки, еврейки. Кофе, чубук, сласти.

— Может нам ещё придётся подраться? — спрашивает Жуков.

— Мы драться не будем. Мы устали, у нас мало войск — почти в унисон ответили оба турецких патриота.