Балканская звезда графа Игнатьева

Игнатьев отчаянно блефовал, зная, что визирь не делал таких обещаний и ничего подобного не говорил. Визирь, не ожидавший такого поворота событий, сделал судорожное движение, словно собирался подойти к столу, но затем, подумав и взяв себя в руки, сказал: «На мне лежит громадная ответственность перед султаном за исход переговоров! — И, боясь упасть в глазах подчинённых, тут же поправился. — Как великий визирь, подтверждаю полномочия наших посланников. Вам, — визирь обратился к бледным как мел туркам, — дастся полный мандат на ведение дел. Ради Аллаха, продолжайте и кончите мирные договоры как можно скорее. Иншалла, всё у вас получится!»

— Пусть Аллах накажет его. Это же провокация! Я как чувствовал! — склонившись к Садуллах-бею после ухода визиря, нервно зашептал Савфет, — он хочет нас сделать козлами отпущения, свалив лично на нас ответственность за тяжкие условия договора!

Садуллах-бей ничего не ответил. Ему всё было противно. Участие в этих переговорах, собаки-гяуры, постоянно ноющий Савфет, отсутствие секса. «Сиктир гит...» — «А пошёл бы ты...» — чуть не сорвалась с языка пара крепких слов в адрес глупого старика. Зажмурив глаза, второй турецкий посланник стоял, раскачиваясь на месте, представляя свой стамбульский дом. Представлял, как противно воет северо-западный ветер, как в незапертую дверь залетают и тут же тают пушистые снежинки, как он — хозяин этого дома — снимает обувь и бесшумно проходит по ковру в жарко натопленную спальню. Там, раскинувшись на постели, ждёт молодая жена. Сквозь почти прозрачную ткань ночной сорочки видны выпуклые яблоки грудей... Больше ничего не надо. А тут ещё Савфет с его вечнопокорной фразой «кысмет» — «такова судьба». Какая судьба, когда он уже неделю без женщины и плотской любви?

Однако самой трудной и нервозной частью переговоров оказалось определение новых границ Болгарии и Сербии. Споры доходили до того, что уполномоченные несколько раз грозили разрывом наметившихся отношений. Игнатьев заметил, как Ляморт-паша подсел к туркам и что-то оживлённо стал им советовать. Выдержав паузу, турки заявили, что хотят призвать в помощь местного военачальника Мехмеда-Али, который, по их мнению, мог дать квалифицированную оценку проведения новых границ. Выяснилось, что Мехмедом он стал относительно недавно. До этого уроженец немецкого Бранденбурга, принявший ислам, носил вполне христианское имя Карл Детруа. На вечернем заседании прения перешли в горячий спор. Мехмед-Али подробно развил все возможные доводы против проведения предложенных русскими уполномоченными западных границ Болгарии и Сербии. Перед этим Ляморт разложил на столе топографические карты спорных районов. Густая зелёная краска, накрывавшая паучьей сетью скромную подсветку славянских анклавов, символизировала, по мнению разработчиков карт, преобладание там мусульманского населения. В словесную баталию вступил Мехмед-Али. Он настаивал на существовании многочисленного мусульманского албанского населения в западной части отводимой болгарам территории. «Да там никогда никаких болгар и сербов не было, не было никаких славян. Это исконная территория мусульман!» — напирал то ли турок, то ли немец в полуфривольном тоне.

— Намёков и оскорблений я терпеть не намерен, — немедленно прервал его Игнатьев, — если вы желаете говорить в качестве командующего войсками, то я не желаю иметь с вами никакого дела. Я — дипломат. Именно в этом качестве я нахожусь здесь. Когда военачальники вмешиваются в переговорный процесс, я направляю их к нашему главнокомандующему, великому князю Николаю Николаевичу. У него совсем другие аргументы.

Турецкие делегаты растерялись, озадаченно переглядываясь. Ляморт сидел тише мыши у краешка стола, пережидая, чем закончится эта сцена.

— Мы же приехали за миром, и речь должна идти о перемирии, — начал было Савфет-паша.

— Так или иначе, господа, на сегодня всё закончено, — русский посол со значением громко хлопнул папкой с бумагами по столу. — Насколько могли, мы приняли в расчёт все основательные замечания паши и изменили сообразно с ними первоначальные предложения. Считаем себя не вправе идти дальше по пути бесконечных уступок вам, — твёрдо заявил Игнатьев. — Точка, господа. Финиш!

Турки захлопнули свои портфели, попрятали карты и вяло, походкой, напоминающей пингвинью, двинулись к выходу. Кисточки на фесках жалобно дрожали. Игнатьев дунул на свечу, горевшую в лампе над столом.

Вместе с Нелидовым Игнатьев отправился прямо в дом, занимаемый главнокомандующим. «Его высочество уже почивает», — предупредил его дежурный адъютант, но Игнатьев сказал, что дело не терпит отлагательства. Офицер растерянно кивнул на дверь. Нелидов замялся на пороге, умоляюще взирая на своего коллегу: тогда Игнатьев постучал и сам решительно заглянул внутрь. Николай Николаевич поднялся с постели, позёвывая и с хрустом потягиваясь, проворчал: «Какого чёрта шумите? Неужели дело настолько важно?!» Извинившись за столь позднее вторжение, Игнатьев сказал, что решил нарушить его покой в связи с чрезвычайными обстоятельствами.