Балканская звезда графа Игнатьева

УНТЕР НИКИТА ЕФРЕМОВ: ПОХОД К ЦАРЬГРАДУ. ПРО МОРЕ И ПРО ТО, КАК СТАЛ НИКИТА КАВАЛЕРОМ

В начале февраля Кексгольмский полк выступил походным маршем из болгарского городка Чурлы по направлению к заветному Царьграду — Константинополю. Имя этого великого города на протяжении многих веков будоражило воображение русских государей — правопреемников Восточной Римской империи, Византии, откуда на Русь пришло православие. Ведь недаром было сказано: «Москва — Третий Рим, а четвёртому Риму не бывать».

Никита не подозревал об этой вековой мечте русских государей и религиозных философов. По каменистой дороге унтер-офицер шлёпал в своих лаптях — сапоги его прохудились до невозможности и теперь, в качестве пассажиров, болтались в вещевом мешке за спиной; остальные солдаты из его взвода медленно плелись обочинами. По лицу Никиты струился обильный пот. Казалось, что на дворе не середина февраля, а лето. День выдался необычно жарким даже для здешних тёплых мест. В одном месте Ефремов заметил цветущие черешни и пчёл, порхавших по цветам: «У нас в это время ещё морозы на 20 есть, а здесь — зелень, трава растёт, деревья цветут, — вот удивленье, вот удовольствие человеку, вот где благодать!»

Солнце нещадно припекало солдатские души через тяжёлое сукно серых шинелей. Взглянул Никита на балканское солнышко, заломил шапку набекрень и, лихо, подтянув тяжёлую ношу, в самый трудный момент перехода, в то время когда никому и в голову не приходило петь, затянул свою любимую песню:

Полковник, наш начальник,
по фронту проезжал.
«Ребята, не робейте!» —
Солдатам он сказал.

Пел Никита очень высоким пронзительным голосом. Эта песня пахла дымом кремнёвых ружей, горящими лесами и селениями, рассветами в пламени и пожарищами боевых ночей. Как будто порыв горного ветра прошёл над колонной. А тут и песенники собрались вокруг него и дружно подхватили припев так, что долго в воздухе дрожали старые и молодые голоса, стараясь слиться в общий хор:

Балканские вершины,
увижу ль я вас вновь?
Софийские долины —
кладбище удальцов!

С песней и дорога вроде бы стала легче — солдаты пошли бодрее, а через десять вёрст явилось перед ними море.

Мраморное.

Откуда только такое название? Спасибо ротный — мужик грамотный (говорили, что в университете всяким наукам обучался) и простой (даром что барин!), — всё ребятам растолковал: и про остров Мармара, и про его мраморные карьеры. Сказывал, что ещё древние римляне и греки, а не только нынешние турки вывозили оттуда этот дорогостоящий камень на множество грандиозных строительств. Ещё раньше, по его словам, это море греки называли Пропонтида или Предморье, то есть местом, разделяющим материки Европы и Азии.

«Расступись, N-я рота! Дай дорогу нашей!» — закричал Никита и первым выбежал на пригорок, откуда открывалась безбрежная морская гладь.

— Боже ж ты мой, боженька! — ошеломлённо воскликнул унтер. — Это же и есть море! Посмотришь на него — и точно всю свою жизнь вспомнишь, со всеми её волнами и складочками...

Море Никита увидел первый раз в своей жизни, и показалось оно ему очень красивым. Вода чистая-чистая, а вдали виднелись мачты пароходов да барок. Пляж был песчаным, камней и гальки, что особенно удивило Никиту, совсем не было. Зато у самой кромки полно ракушек и зелёных водорослей. А вода! Она была до того прозрачна, что на три и более аршина был виден каждый камушек, каждая рыбка. Солдатушки, раскрасневшиеся и распотевшие в пути-дороге, также стали выбегать из колонны к самому урезу, жадно черпали её руками и пили, пытаясь остудить телесный жар, и тут же плевались: «Бе, горько, скверно, солоно, тошнит!» И смех и грех!