Балканская звезда графа Игнатьева

Через два дня они были уже в Силивии, где собралась вся дивизия. Здесь их снова развели по квартирам, отдохнули они, поправились, пообчистились. Пошёл слух, что смотреть их собирался сам начальник дивизии и жаловать самых достойных Георгиевскими крестами. На следующий день их построили на улице. Явился ротный командир и заявил, что вот, ребята, выслана награда за 4-е и 5-е января по восемь крестов на роту. «Я мешаться не буду, — завершил свою краткую речь ротный, — делайте, как хотите — сами выбирайте достойнейших или бросайте жребий». Наши все, как отметил Никита, согласились выбирать сами. И правильно, ибо тянуть жребий — дело шаткое, так и дурак неровен часом в герои может попасть. Унтера и старослужащие стали тут же указывать: «вон тому, ваше благородие, тому, другому — достойны!». И на Никиту указали в том числе. Ротный распорядился, чтобы каждый нашил себе шнурок на левой части груди к смотру. Вот и настал этот торжественный день. Вывели будущих кавалеров перед своими полками. Прозвучала команда: «На плечо! На караул!» Заиграла музыка, и Никита словно одеревенел, вытянув вверх свой тщательно выбритый подбородок. Краем глаза унтер заметил, как уже совсем близко от него — вдоль соседней шеренги — шёл начальник дивизии — суровый генерал с седыми усищами и бакенбардами, а за ним дежурный офицер с корзиночкой, в которой поблескивали кресты. Начальник дивизии брал кресты из корзины и лентой затыкал их награждаемым за шнурок, спрашивая только, какой губернии и уезда родом, как звать-величать, а ещё один офицер быстро всё записывал вслед. Вот и настала очередь Никиты. А он не то что смотреть, говорить не может. Казалось, язык его прилип к нёбу.

— Ты что, одеревенел, что ли? — слегка подтолкнул унтера офицер, сопровождавший генерала. Но Никита упорно молчал. Только по щеке скатилась подлая слеза. Хорошо, ротный подсобил — прытью подскочил к генералу, козырнул и представил Ефремова: дескать, бравый унтер, достоин высокой награды. Тут же их поворотили кругом, лицом к своим полкам, и крикнули: «Ура! За здравие кавалеров!» А потом и сам генерал произнёс прочувствованные слова. «Вы, ребята, — он так и обратился к ним по-свойски, «ребята», — теперь кавалеры, в случае чего не должны ударить лицом в грязь, должны показать себя, что вы достойны столь высокой награды». Ну а когда пришли по квартирам, разделись, стал взвод качать Никиту на руках. И снова, и снова под сводами маленькой комнаты гремело русское «ура».

Надо было угостить своих солдатиков. Оставался у Никиты один полуимпериал — что ж, ступайте, ребята, за водкой. Так он три рубля и израсходовал на обмывку своего кавалерства, а тут ещё одно счастье ему подвалило. Пришло тут к нему нежданно письмо из родных мест и пять рублей денег. Родные его написали командиру полка, спрашивая, жив ли он или убит где. Никита им посылал письма ранее, но они, оказывается, не дошли и все где-то странствовали. А пять рублей, ох, как были ему кстати. Деньги почём зря он тратить не стал: старые сапоги починил и прикупил себе товару: новую рубашку и байковые штаны у одного турецкого солдата за рубль с серебром. Штаны были хороши — просторные и, главное, тёплые. Но и для вшей тоже хороши — каждый день колоти, а их всё много и не убывает. Сколько ни старайся колотить, никак не выведешь. Подвигает эдак плечом Никита, крякнет, выругается, собираясь когда-нибудь с этими душегубами рассчитаться вчистую. А пока что делать — приходилось терпеть.

Вскоре подоспел новый приказ, и переместился Никитин полк в другой город — Кучук-Чекменджи под Сан-Стефано, расположившись на одной горке вблизи залива. Здесь же стояла и вся гвардия. Тут все заговорили — Никита потом долго не мог вспомнить, от кого он эту новость первым услышал, что мир вот-вот будет заключён, а пока, дескать, турок не хочет уступить при договоре каких-то крепостей, что ли, будто бы Варну или Шумлу, или Батум.

ДОЛГОЖДАННЫЙ МИР

19 февраля был очень тревожный день.

Накануне все были возбуждены в такой мере, что из Стамбула масса народу в ночи отправилась в Сан-Стефано, чтобы утром узнать, что произойдёт на следующей день.

За два дня до этого с азиатского берега в Константинополь были собраны войска, ещё остававшиеся у Турции.

Между Сан-Стефано и Константинополем есть громадный луг, Ай-Майнос, на котором могли расположиться до трёхсот тысяч войск. К востоку — у пологих берегов с шумом разбиваются голубые волны Мраморного моря; белый маяк гордо высится в массе пены, взбивающейся вокруг него. Дальше в голубом просторе сияют красивые хребты Принцевых островов, далеко-далеко за островом Мармара азиатский берег чуть мерещится своими снеговыми вершинами. Прямо — очаровательное марево Константинополя с его бесчисленными мечетями и дворцами. Ближе у самого края Стамбула военный лагерь, где располагались турецкие войска Мухтар-паши. Налево — полотно железной дороги, позади — высокие дома Сан-Стефано.