Балканская звезда графа Игнатьева

Искренне благодарим за милейшую депешу. Минута, когда объявил войскам на параде о мире, была невыразимо величественная, особенно, когда молились на коленях и пели «Тебе Бога хвалим» под стенами Царьграда и в виду Св. Софии. Думал о тебе в эту чудную минуту. Счастие всех невыразимое.

В.-Уч. Арх., отд. сек., д. № 42 б.

У СТЕН ЦАРЬГРАДА

Армия глухо роптала. Настроение в офицерской среде становилось всё более тоскливым и унылым. Их отцы и деды побеждали величайших полководцев мира — Карла XII, Фридриха Великого, Наполеона. Теперь же с нашим прекрасным солдатом, сломив сопротивление Османа и Сулеймана, мы не вошли в Константинополь! Почему? Англия не позволила! Дип-пло-мат-ты вмешались!.. мать их так растак! И Государь сдал. Перед дипломатами. С такими солдатами — нам бояться Англии? Когда до этой вековой русской мечты, до города-сказки Царьграда, казалось, можно было дотянуться рукой.

Да и он был у русских ног. Выздоравливающие в госпитале солдаты и офицеры частенько приходили на горный уступ, чтобы полюбоваться этим сказочным пейзажем и закурить папироску на ветру. Из лагеря Константинополь был виден как на ладони. Город лепился по кручам перламутровою россыпью домов, золотых куполов, иглами минаретов, прихотливо прорезанный заливами, за которыми открывалось море глубокого тёмно-синего цвета, а по другую сторону пролива в сизой дымке, точно написанные акварелью с гуашью, розовели оранжевые горы азиатского берега. По заливу и проливу сновали каюки, белели паруса, дымили трубы немногочисленных пароходов. «Если осознать, что всё это, что мы видим теперь перед собою, — думали офицеры и солдаты, — вся эта несказанная красота — наша, нами завоёванная. Русская. Тогда всё можно простить и забыть. И мёртвых, и страдающих оправдать. И всё, что мы пережили на этих чёртовых Балканах. Эх...» И ветер уносил окурки и печальные взгляды вдаль с горных круч в сторону перламутровой морской глади.

Ночью по узким улицам Стамбула, низко опустив свои капюшоны, ходили турецкие военные патрули — правительство опасалось возможных беспорядков в случае вступления в город «московитов». Самим туркам казалась дикою мысль остановиться у ворот столицы и не занять её, хотя на время. Население готовило цветы и флаги, христиане подняли головы, на азиатском берегу Босфора рабочие отделывали дворец для султана на случай занятия европейской части столицы.

Военный корреспондент Василий Немирович-Данченко только смыл пену с подбородка, как в его комнате в отеле раздался требовательный стук.

— Войдите!

На пороге в штатском платье стоял Михаил Скобелев, самый знаменитый генерал минувшей войны. За любовь генерала к белой униформе и белоснежному коню — суеверный Скобелев верил, что так он будет неуязвим на поле брани — турки его называли «Ак-пашой» (белым генералом), а его портрет болгары держали в красном углу в одном ряду с иконами.

«И конечно же тут Скобелев. Прежде всего Скобелев! Чуть свет — уж на ногах! И я у ваших ног», — журналист стал гоняться за приятелем но комнате, размахивая в воздухе влажным полотенцем. «Хватит, хватит. Повеселились — и будет!» — Скобелев ловко увернулся от очередного шлепка, стряхнув с рукава капельки мыльной пены:

— Нас ждут дамы, Вася.

— Они ждут не нас.

— А кого же ещё?

— Своё женское счастье!

— И богатых женихов, — расхохотался Скобелев. — Собирайтесь, Данченко, душно здесь, выйдемте на улицу... Пойдём завтракать к Мак-Гахану, закажем вино, шампанское. Ну-с, ежели идти, так идёмте! Как вы смотрите на променад? А там канкан, томные мадемуазели и полупрозрачные абсентоманки под сенью тюрбанов, а?

Спускаясь по лестнице, Скобелев начал ворчать, как рассерженный лев: «Слушайте, девочки — это, конечно, хорошо. Но на душе скверно. Ох, как же скверно. Под Плевной лучше себя чувствовал я, чем теперь. Иногда поражение не бывает так пагубно, так ужасно, как сознание своего унижения, своего бессилия... Вы знаете, если мы теперь отступимся, если постыдно сыграем роль вассала перед Европой, то эта победоносная, в сущности, война гораздо более сильный удар нанесёт нам, чем Севастополь... Севастополь разбудил нас. 1878 год заставит заснуть. А когда мы проснёмся, знает один аллах, да и тот никому не скажет...»

— Говорят, наши войска не готовы, — засомневался Данченко. Ещё вчера он слышал подобные слова от одного из штабных генералов.

— Не знаю, чьи это «наши». Эти «наши» вовсе не «наши», раз так говорят. Смотрите, Данченко: у меня под ружьём сорок тысяч. Я через три часа могу быть здесь... Позор, стыд! Наконец, чего они стесняются? Я прямо предложил великому князю: самовольно со своим отрядом занять Константинополь, а на другой день пусть меня предадут суду и расстреляют, лишь бы не отдавали его... Я хотел это сделать, не предупреждая, но почём знать, какие виды и предположения есть. Может быть, это и так сбудется!..