Балканская звезда графа Игнатьева

Наутро Бисмарк распорядился вызвать к нему редактора популярного еженедельного сатирического журнала «Кладденратдах»:

— Надо слегка пошутить над нашими добрыми друзьями из России, да так, чтобы об этом задумались в Англии.

Художник всю ночь пыхтел над незамысловатой карикатурой, больше напоминающей протестантскую аллегорию из учебника для церковной школы. Однако редактор был вполне доволен. Она изображала лестницу уступок, сделанных якобы Англией России, где последней ступенькой была изображена сцена, позволявшая оккупировать Англию русской армией с согласия британского правительства. Через два дня эту карикатуру уже перепечатала лондонская «Пэлл-Мэлл Гэзетт»...

13 апреля Убри направил секретную депешу Горчакову: «Князь Бисмарк и я — мы никогда не оспаривали значительности требуемых Австрией уступок. Мы лишь выразили мнение, что размеры Болгарии, то есть уменьшение её западной стороны, не стоят войны между двумя христианскими державами. Эта часть Болгарии, как свидетельствует история, не всегда входила в состав собственно Болгарии; болгарское население даже не везде господствует». Предложения Игнатьева, который выставляет болгар как наших единственных единоверцев на Востоке, заключал Убри, «не будет способствовать облегчению улаживания восточных дел и увеличению наших друзей». Убри также настаивал на необходимости установления предварительной программы конгресса и радовался, что намёк маркиза Солсбери, английского министра иностранных дел, о возможном соглашении между Россией и Англией развязывает руки графу Шувалову, русскому послу в Британии, вступить в переговоры по этому предмету.

* * *

— Каков стервец! А как спелись! — Игнатьев в раздражении скомкал депешу от Горчакова, в которой излагалась суть переговоров с Бисмарком. Старик, как всегда, беспомощно жаловался на некие «затруднения», возникшие в связи с новыми предложениями со стороны Германии и обозначенные в письме Убри. Тот предлагал отказаться от военных позиций, закрепивших положение России в обмен на уступчивость Европы в плане проведения предстоящей мирной конференции в ... Берлине.

Полученная бумага настолько встревожила его, что Николай Павлович никак не мог успокоиться и переживал: «Хитрый лис, Бисмарк, опять всех провёл, оставшись над схваткой. Получалось, что наши дипломаты облегчили его положение и добровольно отказывались от выгодных мирных условий с Турцией, уже оплаченных дорогою ценой русской крови. Теперь нас вовлекут в бесполезные переговоры с Англией, которая через наши головы договорится обо всём с австрияками, к явному ущербу России».

Оживились и турки, почувствовав поддержку со стороны европейских держав. Они придирались к тому, что окончательный договор ещё не заключён, и, подписывая соглашение в Сан-Стефано, якобы считали, что исполнение некоторых статей поставлено в зависимость от последующего переговорного процесса.

Нелидов, убеждённый и ревностный защитник Сан-Стефанского договора, помогавший Игнатьеву на протяжении этих двух месяцев, выдохся совершенно и чувствовал себя полностью разбитым. «Я человек конченый, — жаловался он Игнатьеву, — десять дней нахожусь в постели и не могу поправиться». Он настаивал на немедленном предоставлении ему отпуска, совершенном освобождении от дипломатических занятий, божился, что никакой практической пользы более принести не может из-за крайнего расстройства нервной системы и головы.

На поле дипломатической битвы остался только граф Игнатьев.

Теперь оставалось убрать его фигуру с политической доски.

16 марта 1878 года император Вильгельм I как бы невзначай намекнул в письме к Бисмарку, что извещение о «грозящем» появлении графа Игнатьева на Берлинском конгрессе «способно заставить его заболеть» и вообще «появление Игнатьева будет в высшей степени неприятно и вредно для успеха переговоров». На удивление, Александр II не уступал желаниям дяди, перед которым он всегда благоговел. Тогда, по мановению палочки невидимого дирижёра, против Игнатьева дружно выступили все европейские дипломатические «зубры» — Дизраэли, Бисмарк и Андраши. Финальным аккордом стало общение с царём его любимца и конфидента, немецкого посла Швейница. Во время интимного обеда пруссак насплетничал про Игнатьева, и в «женской» душе Александра что-то сломалось. Он сдался.

Уже с 15 апреля в Петербурге сочли удобным не только не советоваться с Игнатьевым, но и не показывать ему дипломатическую переписку, хотя это был самый напряжённый период в политических переговорах, которые велись в тот период в Вене и Лондоне накануне предстоящего конгресса. А 5 мая на совещании у царя кандидатура Игнатьева в качестве посланника на конгрессе была окончательно отклонена.

— На податливость Игнатьева, как вы понимаете, нам нельзя рассчитывать, — Жомини, товарищ министра иностранных дел, скомкал салфетку и, вытерев подбородок, встал из-за стола, — вынужден откланяться, дела-с!

Вездесущий Ляморт подал свою холодную руку собеседнику:

— А кто же будет уполномоченным от России на переговорах?

— Скорее всего, Шувалов.