Балканы. Красный рассвет

Не могу сказать точно, почему мы тогда проиграли. Я всего лишь сержант, который на поле боя видит обстановку не дальше своего взвода или, может быть, полка. Не то чтобы наши танки, пушки и самолеты были хуже германских. Просто наши генералы готовились к еще одной неторопливой Великой войне на истощение, когда две армии, застывшие в позиционном клинче, толкаются лбами на перепаханной снарядами и политой кровью земле… а получилось совсем по-иному. Боши оказались чертовски быстрыми и действия наших генералов постоянно запаздывали. Кроме того, мы просто не хотели воевать, сражаться насмерть и стоять до конца, даже когда ситуация была безнадежна. Кроме того, наше правительство додумалось до того, чтобы сменить главнокомандующего в самый разгар боев, когда ситуация висела на волоске. Наши генералы были не уверены в своих решениях, а в нас, рядовых солдатах французской армии, не было того задора и неукротимой воли к победе, что присутствовали в бошах. Недаром же после падения Парижа у наших опустились руки и вместо войны началась какая-то бестолковая суета. Никто уже не понимал, зачем и за что он воюет, и, пока танки бошей стремительно продвигались вглубь французской территории, остатки нашей армии сдавались в плен.

Не скажу, что в плену нам было особенно плохо. Сначала нас содержали во временном лагере на территории Франции и использовали в работах по подготовке атлантического побережья к обороне от английских десантов. Но потом, летом сорок первого года, в связи с участившимися случаями побегов, нас, французов, начали переводить в лагеря на территории Германии, взамен присылая пленных из рядов разгромленной в приграничном сражении русской армии. Им во Франции бежать некуда. В отличие от русских пленных, которые тоже присутствуют в нашем новом лагере на территории бывшей Австрии, у нас имеется все, что необходимо человеку для полноценной жизни. Французские пленные получают почту и пакеты от Красного Креста. Работы за пределами лагеря оплачиваются суммой в семьдесят рейхспфеннигов в день и проводим мы на этих работах большую часть своего времени, зачастую без конвоя и надзора, ведь бежать из самой середины Германии нет никакого смысла.

Кроме того, на территории нашего «французского» лагеря находятся хозяйственные постройки, мастерские, лазарет, а также часовня, где регулярно проходят богослужения. У нас есть несколько священников, и некоторые из них из числа самих военнопленных, – они заботятся о наших душах, примиряя их с Богом. Также имеется театральная комната, где организовываются концерты и крутят фильмы, и даже спортивная площадка. Уже с осени прошлого года в лагере стала выходить наша французская лагерная газета «Le Stalag XVIII C vous parle» («Шталаг XVIII C говорит с вами»), а при участии самодеятельного театра «Theatre des Deux Masques» («Две Маски») и оркестра «Orchestre des Canards Tyroliens» для нас проводятся театральные постановки и концерты. Доходило даже до того, что иногда наш оркестр во всеуслышание играл Марсельезу, звуки которой, наверное, доносились и до ушей местного населения. И даже порядок на территории лагеря поддерживает внутренняя лагерная полиция, набранная из самих заключенных, а немецкая охрана только надзирает за периметром и следит, чтобы не было побегов.

А все дело в том, что наш лагерь регулярно посещают представители международного комитета Красного Креста и швейцарской Государственной комиссии по надзору за соблюдением Женевской конвенции. Говорят, что немецкое командование опасалось, что в случаях заявления претензий или критики со стороны вышеуказанных организаций режим содержания немецких солдат в лагерях противника также может ухудшиться. Сказать честно, мне этот аргумент непонятен. В Великобритании немецких пленных совсем немного, в основном это экипажи сбитых немецких бомбардировщиков; кроме того, Франция (точнее, правительство Петена) находится с англичанами в весьма недружественных отношениях. Единственная страна, которая в сколь-нибудь значимых количествах имеет у себя немецких пленных – это Советская Россия, но на территории «русской» части лагеря все совсем не так, как у нас.