Балканы. Красный рассвет

Николай переводит мои слова – и я вижу на лице будущего интервьюируемого первый проблеск понимания. Ну, слава тебе, Великий Ктулху, теперь я идентифицирована, классифицирована и помещена в картотеку как прежде неизвестный науке вид, который теперь стал доступен для изучения.

– И вам вечер добрый, мадмуазель Марин, – отвечает мой собеседник, приподняв каску и обнажив седеющую шевелюру, – я полковник Симон Перье, командую всем этим бедламом, который боши назвали восемнадцатой пехотной бригадой – по номеру того лагеря, в котором они набрали рядовой состав.

Не замечаю в нем признаков особой настороженности. Он даже пытается шутить… Впрочем, тут не стоит сбрасывать со счетов того, что я – довольно привлекательная девушка, а эти французы, как известно, славятся своей любвеобильностью по отношению к противоположному полу… ну, в смысле – ТЕ французы. Нынешние-то, из моего времени, уже не те (сорри за каламбур)…

Что ж, пожалуй, и курева не понадобится. У полковника не трепещут ноздри, не шевелится кадык, он совершенно равнодушно (в отличие от меня) вдыхает сигаретный аромат, доносимый ветерком от двух мужчин, что лениво о чем-то беседуют метрах в двадцати от нас (ну, мы-то с Колей знаем, что они не просто так стоят). Словом, нет в нем признаков заядлого курильщика, это видно даже по его цвету лица; и я даже ощущаю легкий укор своего разума: сама я-то как раз любительница никотинового стимулятора, не часто, но нуждающаяся в регулярной «подзарядке». И хотела бы бросить, но больше двух дней без сигареты продержаться у меня не получается…

Впрочем, к черту отвлеченные рассуждения. Разговор получится – я уже это чувствую.

– Господин полковник, – спрашиваю я, – скажите, а правда, что вы все добровольно, практически единогласно и без колебаний перешли на сторону Красной Армии? И что не было никого, кто бы вдруг засомневался, испугался или предпочел службу Гитлеру войне на стороне русских большевиков?

– Знаете, мадмуазель Марин, – отвечает полковник Перье, – для меня удивительно то, что вместо кадровых офицеров, которые бы определили место нашей бригады в боевых порядках, ко мне подсылают молоденькую девушку-газетчицу, которая начинает задавать мне самые обыкновенные газетные вопросы.

– Во-первых – отвечаю я, – эта война ведется не только за территорию, но и за умы, и ведут ее с последователями господина Геббельса такие, как я, бойцы информационного фронта. Когда мы проигрываем свои позиции, то нашим солдатам, ведущим горячую войну и льющим за Родину свою кровь, становится тяжелей, а если выигрываем – то тяжелее становится нашим врагам… Во-вторых – на этой войне нет ни женщин, ни мужчин, ни молодых, ни старых; все мы как один делаем свое дело: кто-то воюет, кто-то пашет землю, кто-то стоит у станка, кто-то у инженерного кульмана, а я вот, например, работаю архитектором человеческих душ, ободряю в бою своих и повергаю в отчаяние чужих.

– Я вас понял, мадмуазель Марин, – кивнув, произносит мой собеседник, – и, разумеется, отвечу на ваши вопросы. Мы, французы, по большей части ненавидим бошей. И эта ненависть не из-за Эльзаса и Лотарингии и не из-за того, что наша Милая Франция была наголову разгромлена в сороковом году, и не потому, что мы воюем с ними третью войну подряд (а если считать походы Наполеона, то и четвертую). Просто мы не любим бошей – и они также отвечают нам ненавистью и презрением. То, что мы будем воевать за Гитлера – такая идея могла возникнуть только в воспаленном и перекошенном уме беспринципных интриганов. Зато вы, русские, на протяжении последних ста лет не делали Франции ничего плохого. Мы действительно единогласно выбрали этот путь, и теперь ни о чем не жалеем. Надеюсь, вам понятен мой ответ?

– Да, господин полковник, – говорю я, – ваш ответ мне понятен и он делает вам честь. Вы – первые, но далеко не последние из тех, кто готов до конца бороться с фашизмом.

– Боши, – говорит несколько расслабившийся полковник Перье, – всегда были немного сумасшедшими. В то время как французская нация подарила миру лозунг «Свобода, равенство, братство», они в своей немереной гордыне провозгласили себя расой господ, которой предназначено править миром.

А вот это мне уже не понравилось. Тоже мне нашлись белые и пушистые – так что и клейма уже ставить негде. Внутри меня стало нарастать какое-то возбуждение. Я знала, что в данном случае это не есть хорошо, но меня уже несло…