Баллады снова солгут

Я остро почувствовала, как хрупка окружающая действительность: достаточно было единственной искры в висках, единственного прикосновения лунных лоз, чтобы горы растворились. Мастерская уступила место лесной поляне, вокруг меня поднялись кинжальные острия сосен, а под ногами зашуршали сырые листья. Мои руки сжимали конус из зелёного камня — как в тот день, когда Святоша обнаружил его в сумке Басха…

Только тогда камень был мёртв. А теперь он истекал огнём, роняя на землю короткие вспышки. В самом его сердце жил ровный, мерцающий свет, и мы с ним дышали одной грудью. Моей.

Наше общее одиночество в призрачном, заблудившемся во времени снегопаде могло бы длиться вечно, и никто из нас не возражал.

Но вдруг узор пришёл в движение. Он вырвался за пределы камня, врастая в пространство и поджигая его, будто пергамент… Гладкие изгибы эльфийской резьбы сияли теперь повсюду, насколько хватало глаз, и казалось, что самая жизнь, её эссенция и дух обрели лицо.

И вдруг ворожба разом угасла, а видение рассыпалось чёрным, сухим пеплом. Я успела только опустить глаза и осознать, что камень в моих руках треснул по всей длине.

…Мой слух уловил тяжёлый кашель где-то совсем рядом. Подбородку было щекотно от мехового одеяла, которым меня укрыли. Оно же источало и душный запах, глушивший для меня сейчас все остальные.

Кашель повторился.

— Ну, ну, — голос Ганглери звучал успокаивающе, будто он говорил с ребёнком. — Давай-ка, надо выпить это.

— Да погодите же, дайте от прошлого глотка отойти… — а это, вне всякого сомнения, Святоша. — Ух, мерзость…

— Ничего не поделаешь. Кто тебя просил?

Глотки.

— А что я должен был делать? Как бы вы поступили на моем месте, дедушка?

— Ну, я же был там, рядом! Тебе нельзя было надрываться. Не держи, выплюнь. Прямо на хворост, не стесняйся.

— Оно того… оно того стоило… Я давно хотел.

— Но не ценой собственной жизни же!

Прерывистый, хриплый смех.

— Да бросьте! Не так все плохо-то было.

— Мне видней. Сейчас болит?

— Немного.

— Где?

— В горле больше.

— Живот?

— Самую малость.

— Грудь?

— Чуть сильнее.

— Хорошо. Пей ещё, и не смотри так! Если я тебя не вылечу, как следует, ты при первой же возможности надорвёшься. А оно мне надо?

— И что, эта гадость поможет?

— Разумеется. Как кулаки?

— Да им-то что сделается! — снова глотки. — Они привычные. Повезло ему…

— Что значит — повезло?

— Повезло, что я не смог за ним угнаться…

Я попыталась шевельнуть рукой и ощутила, как тошнотворно садят ладони. Захотелось поднять их к лицу и посмотреть, что с ними такое творится, но для этого надо было откинуть одеяло, а где взять сил?

Тело мучительно ныло и отказывалось подчиняться. Я приподняла голову и не сдержала хриплого стона от боли в шее.

— О, грызун проснулся, — донеслось со стороны очага.

Послышался шорох, и прямо надо мной выросла густая тень. Ганглери опустился рядом, глядя на меня; его небесно-голубой взгляд выражал сильное беспокойство.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Плохо, — выдавила я сквозь иглы в спёкшейся гортани.

Ганглери положил руку мне на лоб. Ладонь у него была сухая и прохладная. Как-то внезапно запахло дождём, и эта неожиданная свежесть унимала боль, возвращая телу способность двигаться и чувствовать.

— Спасибо, — поблагодарила я мага, понимая, что это облегчение пришло отнюдь не само собой.

— Не за что. Хочешь чего-нибудь?

— Есть. Могу, кажется, оленя проглотить.

— Прости, оленя нет. Есть похлёбка. Остывшая.

— Долго я так провалялась?

— Несколько часов. Ох, не было печали… — Ганглери тяжело вздохнул, но в глубине его глаз светилась улыбка.

Поняв, что я смотрю на него слишком пристально, он отвернулся и покачал головой, наблюдая за тем, как Святоша пытается не подавиться целебным пойлом. Тот старался изо всех сил, но выражение его лица не обещало никакого успеха.

— Что случилось со мной? — спросила я, поднимаясь на локтях — осторожно, стараясь поберечь ладони. Даже магия Ганглери не смогла полностью унять боль в них. — Я почти ничего не помню.

Ганглери усмехнулся:

— Сначала расскажи, что помнишь.

По мере того, как я пересказывала своё видение, ухмылка старого мага становилась всё шире, а в конце он и вовсе зашёлся смехом, обнажив великолепные для его возраста зубы:

— Камень, говоришь, треснул?! Так и ведь он и в самом деле треснул, да! Прямо в руке у юного охотника за истиной. Тот его, конечно, выпустил, а до земли и вовсе ничего не долетело — одна только пыль, и та ветру досталась. А ты только смотрела и смеялась. Какая осанка! Какой взгляд! Любо-дорого взглянуть!

— А как господин учёный-то орал, — мрачно вставил Святоша, шумно сопя. — Любо-дорого было послушать.

— Да уж… — протянула я, пытаясь осознать случившееся. — И что, он после этого ушёл?

— Убежал, — сказал Ганглери, продолжая смеяться. — Но сначала он очень хотел тебя придушить.

Святоша засопел ещё сильнее и стиснул чашку.

— Получил взбучку, скатился вниз по склону и убежал, малость выпачкав снег кровью, — закончил маг, поднимаясь и отходя к очагу.

— Я хотел догнать, да не смог, — сказал мой напарник печально. — Что-то плоховат я до сих пор…