Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Более изобретательные купцы могли распределить свое имущество между несколькими родственниками таким образом, что, даже если какому-нибудь осведомителю удавалось указать на место хранения вещей, кредиторам было непросто выявить их и изъять. Например, мы уже сталкивались с делом о банкротстве московского купца и почетного гражданина Ивана Борисовского, владевшего пятью домами и двумя чайными лавками и занимавшегося розничной зеленной торговлей. Когда он в 1845 году разорился, оказалось, что из его домов не заложен лишь один и только на него кредиторы могут наложить запрещение. Полиция в ходе обыска обнаружила товары стоимостью всего 5 тыс. рублей ассигнациями и никакого движимого имущества. Однако бывший слуга Борисовского, крестьянин Егутатов, показал, что тот втайне выносил из дома разные вещи и прятал их у своего зятя, мещанина Алексеева, а также в амбаре, расположенном во дворе дома. В ходе второго полицейского обыска было обнаружено несколько экипажей, сани, лошадь, а также иконы, мебель красного дерева, зеркала, часы, сундуки с одеждой и ящики с бронзой, фарфором и стеклянными тарелками, два рояля, пять ящиков чая, десять конских хомутов с серебряной отделкой, несколько старых счетных книг и много других вещей. Борисовский утверждал, что все это имущество принадлежит либо его жене, либо его брату Мартемьяну, хотя и не мог объяснить, почему все было упаковано в ящики. Рояли Мартемьян якобы подарил дочерям Ивана, а иконы подарила мать Ивана своим внукам. Хотя одежда и шубы принадлежали ему, он заявил, что не стал сообщать о них кредиторам во время их предыдущих визитов, поскольку якобы решил, что их интересует только его мебель. Все имущество, найденное во время второго обыска, оценивалось в 981 рубль 7 копеек.

Кредиторы не были удовлетворены этим результатом, утверждая, что Борисовский

занимал огромный двухэтажный дом, имел семь лошадей, экипажи и прочее, но по описи и по обыску у него не оказалось ни одной сорочки и ни одного платья, кроме бывших на его теле, никакого столового белья, ни одной ложки и ни одной солонки… лучшие и имеющие большую ценность вещи скрыты; так, найдены 7 киот для 37 икон, а самих икон нет, есть стеклянные колпаки, но часов нет; трубы оказались без самоваров и пробки без графинов, посуда уложена была в ящик, как бы для перевозки[534].

Прочие слуги и родственники свидетельствовали, что ранее в доме у Борисовского они видели многочисленные ценные вещи, включая иконы в серебряных ризах, бронзовые часы, серебряные ложки, экипажи, лошадей, скатерти и т. п., хотя никто не признался в том, что видел что-нибудь, на официальной очной ставке с Егутатовым в полицейском участке. Не стоит удивляться жалобам кредиторов на то, что полиция не сумела обнаружить никакого имущества в ходе первого обыска, а во время второго не нашла ничего действительно ценного. Однако, несмотря на все эти жалобы, Московский коммерческий суд достаточно серьезно отнесся к заявлениям жены и брата Борисовского о том, что эти вещи принадлежат либо им, либо дочерям Борисовского, не допустив тем самым их продажи.

Возможно, дела Бахрушина, Лаврентьева, Борисовского и подобные им не совсем показательны как примеры типичных процедур банкротства, как правило не доходивших до уголовных судов, а потому сегодня с трудом поддающихся оценке. Тех должников, кто попадался на обмане, подводило либо неумение надежно спрятать свое имущество, либо невезение – на них доносили слуги и знакомые, – либо просто неспособность быстро договориться с кредиторами. Во всяком случае, оставшаяся у них собственность едва ли могла удовлетворить задолженность: столовое серебро, экипажи и шубы создавали видимость финансовой стабильности, но в реальности стоили относительно мало по сравнению с долгами купцов, достигавшими десятков и даже сотен тысяч рублей. Однако даже те относительно неудачные попытки обмануть кредиторов, приводившие в итоге к уголовным процессам, показывают, что в России у попавших в беду должников было немного шансов на то, чтобы оказать противодействие своим кредиторам или склонить их к заключению соглашения, если у них не было серьезной поддержки со стороны членов семьи, прочих родственников, наемных работников и домашней прислуги. При этом подавляющее большинство этих последних сохраняли верность своим обанкротившимся хозяевам даже будучи допрашиваемы властями. Таким образом, узы родства и службы хозяевам обычно оказывались сильнее, чем более абстрактные законные обязательства перед кредиторами и властями.