Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Подобный вариант, однако, тоже мог повлечь за собой юридические проблемы, особенно в тех случаях, когда родители хотели сохранить определенный контроль над собственностью или когда дети не хотели ждать, прежде чем получить право самостоятельно ею распоряжаться. Долги в таких случаях становились обоюдоострым оружием. В такой ситуации оказалась Екатерина Нарышкина, вдова сенатора и тайного советника, в первой половине XIX века владевшая землями, на которых проживало более 1600 крепостных. Тем самым она формально принадлежала к числу нескольких тысяч богатейших российских дворян, но формально 1100 из числа ее крепостных были во владении ее детей, на которых их переписали в 1804 году мать и сестра Нарышкиной. При этом Нарышкина могла распоряжаться «детским» имением и получать доход на протяжении своей жизни, но не имела права ни продавать их, ни закладывать. В 1845 году, за шесть лет до ее смерти, против нее было начато полномасштабное уголовное расследование по доносу ее сына Николая, мота, изгнанного из дома матери еще в 1826 году[524]. Николай, отставной армейский офицер, погрязший в долгах и в какой-то момент за свое беспутное поведение высланный властями в Вологду, утверждал, что его мать впустила в дом предприимчивого молодого человека, некоего Дивария, ранее изгнанного из Корпуса жандармов за соблазнение одной дамы. Теперь же он якобы склонил престарелую Нарышкину к тому, чтобы заложить ее обширную собственность, включая и крепостных ее детей, ради удовлетворения его любви к роскоши. Генерал-губернатор Москвы поручил расследование своему высокопоставленному чиновнику по особым поручениям, который выяснил, что в 1841 году Нарышкина действительно заложила часть «детского имения» в Опекунском совете за 31 860 рублей серебром.

14 апреля 1847 года 78-летняя женщина была допрошена в присутствии стряпчего (то есть чиновника прокуратуры) и представителя дворянства, статского советника Строева. Нарышкина проявила отличную осведомленность в отношении всей своей собственности и ее юридического статуса, несмотря на то что рядом с ней не было ни ее родственников, ни поверенного-юриста. Она отрицала совершение каких-либо незаконных действий, но в то же время утверждала, что ею руководило исключительно желание не допустить, чтобы эти земли достались кредиторам ее сына, и что она использовала вырученные деньги на улучшения в своих имениях. Однако она не могла удовлетворительно объяснить, почему в ревизских сказках о своих крестьянах не указывала, кому на самом деле принадлежат крепостные. Власти учредили опеку над всей собственностью Нарышкиной и над ней самой, как обычно поступали с несовершеннолетними детьми, лицами, признанными невменяемыми, мотами и помещиками, обращавшимися со своими крепостными хуже, чем допускали общественные представления и закон. Однако, после того как Нарышкина задействовала свои связи в высших сферах, под опекой осталась только собственность ее детей, а ей было возвращено право распоряжаться своими землями, хотя и без возможности продать их или заложить. Кроме того, власти, по-видимому, вывели дело Нарышкиной из-под юрисдикции обычных московских судов, поскольку оно неожиданно обрывается вскоре после первого допроса. Судя по всему, Нарышкина в конце концов одержала победу, поскольку нет никаких указаний на то, что незаконно полученный ею заем был аннулирован.

Учитывая то, через что пришлось пройти Нарышкиной, неудивительно, что собственники стремились в максимальной степени сохранить контроль над своей собственностью, в то же время ограждая ее от посягательств со стороны кредиторов. Такая проблема встала перед Елизаветой Долгово-Сабуровой, переписавшей в 1823 году 550 своих крепостных на шестерых несовершеннолетних детей. В 1839 году она перебралась в Москву, где, возможно, занималась торговлей, а вероятно, связалась с плохой компанией; она накопила серьезные долги, в том числе задолжав известному банкроту князю Николаю Енгалычеву и коллежскому асессору Григорию Полянскому, осужденному за подлог. Долгово-Сабурова оспаривала эти долги, но после ее смерти ее дети отказались от дальнейшей судебной тяжбы, полагая, что их собственность защищена от конфискации. Можно себе представить потрясение единственного оставшегося в живых сына, Ивана, когда кредиторы в начале 1850-х годов попытались отобрать его имение. Апелляции по этому делу он подавал во все инстанции вплоть до Сената, который вынес решение не в его пользу[525].