Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Подобное обременительное наследство доставалось и отпрыскам купеческих семей. Например, молодой московский купец Николай Кузнецов, разорившийся в 1865 году, получил в наследство от отца собственность ценой почти 90 тыс. рублей серебром, включая движимое имущество на 1498 рублей, товары на 46 тыс. рублей, почти тысячу рублей наличными и долговые расписки от разных лиц на 41 тыс. рублей с лишним. Кроме того, он унаследовал родовое имущество, состоявшее из двух домов и зерновых складов в Москве стоимостью 85 тыс. рублей. И вновь, Кузнецов должен был не только выделить из этой суммы 25 тыс. рублей матери и сестре, но и выплатить отцовские долги, составлявшие более 300 тыс. рублей. Вел ли Кузнецов расточительную жизнь, как впоследствии утверждали его кредиторы, или не вел, он чувствовал себя стесненным этим бременем. Как писала его мать в прошении, адресованном суду, заступаясь за сына, он не унаследовал достаточно много денег, чтобы сразу же выплатить отцовские долги; поэтому ему пришлось переписать их на свое имя вместе с накопившимися процентами, из-за чего он не имел возможности брать новые ссуды, требовавшиеся для деловых операций, что вредило его коммерческим операциям и ускорило его разорение[544].

Даже в тех случаях, когда отсутствовали явные злоупотребления со стороны старшего поколения, такие непредвиденные события, как смерть членов семьи, могли запутать финансовые дела – не только из-за долгов, но и потому, что формальное введение в права наследства обычно занимало какое-то время, при том что кредиторы не всегда желали ждать. Например, родившийся в Англии житель Москвы Николай Джаксон разорился в 1872 году, имея долгов на 54 тыс. рублей, а его собственность ограничивалась домом, которым он владел совместно с матерью и братом, чьи доли тоже были обременены долгами. Оба его родственника умерли друг за другом в течение семи месяцев, из-за чего Джаксон не мог осуществить никаких финансовых сделок, связанных с домом, до тех пор, пока не были подтверждены его права на наследство[545].

Помимо простого перекладывания своих долгов на следующее поколение, владельцы собственности также могли использовать задолженность детей, чтобы контролировать их и после того, как они достигнут совершеннолетия либо (в случае женщин) окажутся под властью мужей. Мы уже рассматривали дело богатого московского купца Дмитрия Савинова, в 1839 году выдавшего свою дочь Марию замуж за подпоручика Владимира Александрова; чтобы обеспечить ее приданым, он купил у гвардии полковника Ивана Мусина-Пушкина большое имение под Москвой. Тогда же, согласно свидетельству дочери Савинова, он поговорил с ней, «представляя мне множество примеров несчастных супружеств, в которых мужья, проживши не только собственное состояние, но и состояние своих жен, оставляют их с детьми без насущного пропитания», а «муж мой еще человек молодой, мало нам известный, и Бог знает каков будет впоследствии». Согласно заявлению Александровой, в качестве гарантии против этой неопределенности Савинов заставил ее подписать закладную на имение на сумму 350 тыс. рублей, пообещав аннулировать долг после того, как Александров пройдет испытательный период и заслужит его одобрение. Дочь не посмела отказаться «по чувствам детского повиновения и преданности» отцу. Несмотря на то что все имение было куплено всего за 117 тыс. рублей ассигнациями, закладная на огромную сумму относилась только к небольшой его части в 40 десятин[546].

В то время как тяжбы между супругами и прочими родственниками разбирались в обычных судах, родители и дети в дореформенной России судились в особых совестных судах на уровне губернии, введенных «Учреждением для управления губерний» Екатерины Великой в 1775 году по образцу аналогичных английских судов (equity court). Такие английские совестные суды, как Канцлерский суд и Суд казначейства – знакомые читателям «Холодного дома» Диккенса, – были учреждены в первую очередь для рассмотрения тех правонарушений и тяжеб, над которыми не имела юрисдикции обычная судебная система, имевшая дело в первую очередь с денежным ущербом. Перенесенные с теми же намерениями на российскую почву, испытавшие также и влияние третейских судов Левобережной Украины, совестные суды получили иную форму: там разбирались гражданские и уголовные дела с участием несовершеннолетних и невменяемых лиц, а также рассматривались обвинения в колдовстве и тяжбы между родителями и детьми[547].

Другое важное различие заключалось в том, что процедуры в английских совестных судах были письменными и тайными, что по сути роднит их с дореформенными процедурами в обычных российских судах; с другой стороны, в русских совестных судах использовались упрощенные устные процедуры, включавшие непосредственную встречу сторон, что по крайней мере в теории имело больше сходства с посредничеством, чем с судом. Судя по сохранившимся архивам Московского совестного суда, из гражданских дел наиболее часто в нем разбирались иски родителей против детей, не выплачивавших им содержания.