Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Долги, наследство и семейные конфликты

В то время как родственные узы помогали людям взаимодействовать со сторонними кредиторами, верно было и обратное: кредитные взаимоотношения формировали широкий диапазон стратегий в рамках семейных и родственных групп. Долги создавали возможности сохранить и укрепить влияние и интересы собственности в таких группах, но в то же время способствовали передаче собственности следующему поколению благодаря договоренностям о наследстве и приданом. Важно подчеркнуть, что такие договоренности нередко были чреваты конфликтами, их выполнение часто растягивалось на многие годы и даже десятилетия и юридические стратагемы сплошь и рядом не срабатывали так, как планировалось.

Самая простая стратегия заключалась в том, что заемщики обращались за ссудами к родственникам, прежде чем искать помощи у сторонних лиц. Например, Александр Терский, процветающий московский заимодавец, умерший в 1856 году, владел заемными письмами, выданными его зятем и другой парой родственников – скорее всего, его братом и невесткой[535]. Как показывают реестры закладных и заемных писем, в середине XIX века в целом от 8 до 14 % всех сделок заключалось между близкими родственниками[536]. Реальная цифра, вероятно, была еще выше, так как кредиторы, выдававшие ссуды своим родственникам, могли обойтись без таких гарантий, как залог недвижимости, или без дополнительной юридической защиты, которую обеспечивали «крепостные» заемные письма, и потому, можно предположить, были более склонны довольствоваться простыми «домовыми» заемными письмами, которые гораздо хуже сохранились до наших дней.

Более сложные варианты использования внутрисемейных долговых связей включали договоренности в отношении наследства. Например, лица, согласно закону либо обычаю не имевшие права на наследство, могли использовать долговые иски, чтобы затребовать свою долю наследства. Выше уже упоминалась тяжба с участием вдовы тайного советника Екатерины Нарышкиной, умершей в 1851 году; она жила со своей дочерью Натальей, а сына Николая в 1826 году выгнали из дома за мотовство. Наталье после смерти матери по закону причиталась лишь четырнадцатая часть недвижимости и десятая часть движимого имущества, а мать, очевидно, не желала оставлять сына без наследства. Однако незадолго до смерти она выдала Наталье заемное письмо на 30 тыс. серебряных рублей. В итоге Наталье не удалось отстоять в суде свои претензии на имение матери, так как суды открыто благоволили беспутному Николаю, но попытка использовать долговые документы с целью добиться более справедливого раздела наследства тем не менее заслуживает внимания[537].

Другой почти идентичный случай показывает, что такую стратегию иногда пытались использовать для перевода собственности на более дальних родственников. Вдова полковника Анна Лопухина, умершая в 1842 году, завещала своему второму племяннику, действительному статскому советнику князю Сергею Долгорукову 100 крепостных, своей внучке, полковнице Воейковой, – дом в Москве и ничего не оставила своей племяннице генерал-майорше Твороговой. Творогова была самым близким человеком для почти 90-летней Лопухиной перед ее смертью, выполняя от имени тетки такие сложные поручения, как инспекция ее имений и разбирательства с непокорными крепостными. Когда же Лопухина умерла, она похоронила ее за свой счет. Несмотря на то что официально Твороговой не полагалось никакого наследства, она предъявила незасвидетельствованную «сохранную расписку» от Лопухиной на 15 тыс. серебряных рублей: несомненно, такой форме было отдано предпочтение по причине приоритета, который она имела при производстве дел о несостоятельности и наследстве. Ниже мы увидим, что Долгоруков оспорил иск Твороговой и разбирательства по этому делу тянулись долгие годы; однако, опять же, наиболее правдоподобным объяснением возникновения этой тяжбы представляется использование долгового документа как разновидности завещательного документа[538].

К этой тактике прибегали и представители низших городских классов, что мы видим в случае подполковника Андрея Благинина, умершего в 1849 году. Этот отставной армейский офицер жил в одиночестве в маленьком доме в Москве под присмотром бывшей крепостной, неграмотной Анны Антоновой. Благинин выдал ей долговую расписку на 600 рублей – сумму, которой она едва ли когда-либо располагала. Для нас важно не то, действительно ли Благинин был ей что-то должен и считала ли Антонова, что домик Благинина должен достаться ей в наследство в обмен на ее труды, а то, что такой вариант выглядел более предпочтительным, чем простое составление завещания в пользу Антоновой или даже его подделка[539].