Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

В судебных делах регулярно встречаются заявления о дружеских отношениях между одной из сторон и судьей. Это служит подтверждением тому, что судьи в судах первой инстанции выбирались из того же самого социального окружения, из которого происходили тяжущиеся, отражая в то же время общепризнанное мнение о том, что личные связи могут повлиять на исход дела. Например, в разбиравшемся в начале 1850-х годов деле о взыскании долга с полковника Никитина – выдающемся только в силу богатства обоих тяжущихся и их глубоких познаний в сфере права – ответчик, действительный статский советник (чин, равнозначный армейскому генерал-майору) Суровщиков, попросил устранить от рассмотрения дела заседателя 2-го департамента Московского уездного суда Головина из-за его «знакомств[а] и дружеской связи» с одним из участников тяжбы и добился его замены другим заседателем, прикомандированным из расположенного в том же здании надворного суда[649]. Десять с лишним лет спустя, в начале эпохи реформ, коллежский секретарь Василий Груздев жаловался на то, что причиной уголовного дела, возбужденного против него по решению Московского надворного суда, служил исключительно сговор этого суда с его должником. Как утверждал Груздев в своей жалобе, поданной в Уголовную палату, надворный суд, являвшийся судом более низкой инстанции, «по-видимому… считает себя вправе делать все, что ему заблагорассудится и по-видимому он старается более не об уменьшении дела о развитии их, а между тем лице насильно притиснутое к делу и занятое службою, без всякой причины, должно чрез произвол суда терять и время и иметь счастие быть под судом, потому только что это так вздумалось Надворному Суду». Уголовная палата согласилась с его доводами и незамедлительно закрыла дело[650].

Обычным делом было и неприкрытое взяточничество, причем, как известно, даже таким высокопоставленным должностным лицам, как петербургский губернатор Петр Пален или министр юстиции Виктор Панин, приходилось подкупать рядовых служителей суда[651]. Тем не менее многие подобные взятки, будучи незаконными, по сути играли роль гонорара за их услуги, компенсируя крайне малую величину их официального жалованья. Например, Палену, спешившему продать свой дом, пришлось дать в качестве взятки всего 100 рублей – отнюдь не непомерная сумма, если учесть, что продажу нужно было совершить за три дня, которые дал ему царь на то, чтобы покончить со всеми делами и покинуть Петербург[652]. Многие мемуаристы недвусмысленно проводят это различие: Феликс Лучинский, в 1850-х и 1860-х годах служивший на мелкой должности в полиции, вспоминал, что все дело было не в размере взятки, а в том, кто ее давал. Так, в Киеве и его окрестностях взятки, по сути, дополняли скромное жалованье полицейских и порой организованно выплачивались местными помещиками, предотвращавшими таким образом более хищническое взяточничество.

Напротив, в соседней Херсонской губернии взяточничество было значительно более распространено в силу того, что местный губернатор слабее контролировал полицейских чинов[653]. Аналогичным образом взяточничество в начале 1860-х годов было институционализовано в Рязанской губернии, по словам Петра Костылева, служившего судебным следователем в городке Раненбурге[654]. Даже в Сенате, высшем российском апелляционном суде, обер-секретари, на которых возлагалась задача докладывать дела, иногда владели неплохими каменными домами; как утверждал Иван Бочаров, они взимали гонорар за изложение дела в благоприятном свете, обещая вернуть деньги в том случае, если сенаторы не прислушаются к их доводам[655].

Из того, что Селиванов пишет о московском уголовном судопроизводстве конца 1850-х годов, следует, что мздоимство строго контролировалось в каждом департаменте и учреждении: например, секретари помощников московского губернатора не только не «смели» брать взятки, но и «не мог[ли] ничего сделать, хоть бы и хотели» без дозволения своих начальников[656]. Удивительно, но Николай Колмаков, прогрессивный юрист и мемуарист, чьи воспоминания обычно приводятся как одно из важнейших описаний недостатков дореформенного суда, утверждал, что старые суды прославились мздоимством благодаря крепостной (то есть нотариальной) экспедиции или департаменту, входившим в состав палат гражданского суда. Чиновники, перегруженные работой, брали относительно небольшие деньги за ускорение процесса регистрации сделок купли-продажи, займов, завещаний и других подобных документов. Пореформенные нотариусы взимали эту плату открыто, в то время как «незрелое» общественное мнение расценивало получение подобных гонораров в дореформенных судах как взяточничество и «подвергало нареканию всех лиц, служащих в палате»[657].