Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

В начале XIX века, еще до создания Третьего отделения, с подобными жалобами обращались непосредственно к царю, как, например, в 1805 году в связи с делом богатого московского купца Горюнова[642]. Хотя принадлежавших Горюнову торговых строений около Кремлевской стены хватило бы для покрытия его долгов, согласно Уставу о банкротах от 1800 года он был объявлен «банкротом». Он долго пробыл в тюрьме, заключил несколько соглашений с кредиторами, получил разрешение снова распоряжаться своей собственностью, а затем был опять посажен в тюрьму. Так же как 60 лет спустя в деле Бутикова, жалоба Горюнова была передана московским властям без каких-либо конкретных и прямых приказов или инструкций, которые бы обеспечили предсказуемый исход. По-видимому, значение таких прошений заключалось не в том, что они влекли за собой определенные действия со стороны властей, а в том, что с их помощью местным чиновникам давали понять, что за их поступками наблюдает вышестоящее начальство.

Понятно, что такие вельможи Николаевской эпохи, как граф Закревский и граф Бенкендорф, не могли и не желали помогать всем, кто обращался к ним с прошениями. В случае, когда просителем был никому не известный человек, не имевший крупной собственности или не представлявший никакой угрозы для общественного порядка, высокопоставленный чиновник мог просто поручить дело одному из своих подчиненных. Однако тому оно могло показаться не заслуживающим внимания. Именно это случилось в деле о подлоге с участием чиновника Дмитриева, служившего управляющим у богатых братьев Глебовых и продолжавшего брать в долг от их имени спустя долгое время после того, как те отказались от его услуг[643]. В данном случае одна из пострадавших, хорошо знакомая с миром московского чиновничества, направила жалобу графу Бенкендорфу, а тот передал ее на рассмотрение своему подчиненному, генерал-майору Перфильеву, который, судя по всему, не особенно сочувствовал женщине: те вопросы, которые он задавал ей, свидетельствуют о том, что он почему-то относился к ней более подозрительно, чем к виновному в преступлении. Из этого и других аналогичных дел становится ясно, что царские губернаторы и министры явно не видели необходимости лично влиять на исход дела во всех случаях, когда их просили о содействии.

В то же время вмешательство со стороны жандармов, как и со стороны губернаторов, могло и остаться безрезультатным. Так произошло в 1863 году, когда статский советник Александр Варенцов, женатый на дочери коллежского асессора князя Федора Андреевича Голицына, затеял тяжбу со своим тестем по долговому вопросу. Жандармы из Твери, где жил Голицын, устроили «примирительное разбирательство» и призвали Голицына и его адвоката решить дело без судебного разбирательства. Однако старый князь решительно отказался уступать, заявив жандармам, что из принципа не пойдет на мировую. Более того, он дал довольно дерзкий ответ на письмо из Третьего отделения: «Не могу не поинтересоваться, почему для зятя моего сделано исключение из общего Закона под которым мы все Русские живем и силою которого всякий спор и всякий иск должен быть начинаем в Судебном месте пред которым и я стою прямым и послушным ответчиком». В своей внутренней переписке жандармы указывали на «недобросовестное упорство» Голицына и отмечали «оттенок иронии» в его контактах с петербургским военным губернатором, генералом князем Суворовым, предполагавшей, что жандармы ввязались в дело, которое их не касается. Хотя князь Голицын, несомненно, был ростовщиком и скрягой, вероятно, его принадлежность к известному роду не позволила никому даже намекнуть на ссылку или иные меры устрашения, иногда применявшиеся Третьим отделением к заимодавцам, не имевшим столь хороших связей[644].

Посредничество жандармов могли отвергнуть даже люди, не носившие престижной фамилии и существовавшие в намного более скромных финансовых обстоятельствах. Например, бывший гвардейский офицер Вячеслав Болобонов – мот без всякого состояния и сколько-нибудь полезных связей – напрочь отказался помогать ушедшей от него жене, о чем его лично просил жандармский полковник Коптев[645].