Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Соответственно, в обыденных долговых тяжбах губернаторы играли больше роль арбитров, нежели носителей всесокрушающей власти, и сами сталкивались с многочисленными сдержками и ограничениями, даже в тех случаях, когда получали необычайно обширные полномочия. Хотя губернаторы имели возможность вмешиваться и действительно нередко вмешивались в споры, связанные с собственностью, они не могли при этом поступать так, как им заблагорассудится. Я не нашел ни одного свидетельства о личном и непосредственном вмешательстве Закревского или кого-либо из его ближайших преемников в долговые тяжбы, уже ставшие предметом формального судебного разбирательства. Граф мог приказать кредитору отказаться от своих притязаний, грозя ему административными санкциями, но не мог отдать судьям Уголовной или Гражданской палаты прямой приказ вынести решение не в пользу этого кредитора. Стоит ли говорить, что губернатор мог попытаться оказать тайное и неформальное влияние на работу суда, а Закревский, например, имел репутацию взяточника[629]. Однако даже в уголовных процессах последнее слово отнюдь не всегда оставалось за ним: судьи без стеснения расходились с ним во взглядах на конкретные вопросы уголовного права и на исход конкретных дел.

В общем и целом представляется, что чиновники царской администрации даже в дореформенной России уважали неприкосновенность судебного процесса и непосредственно вмешивались в него лишь в специфических обстоятельствах, например тогда, когда за оспариваемым долгом вырисовывалось уголовное дело, особенно в тех случаях, когда было затронуто достаточно большое число лиц и возникала угроза общественному порядку, или в ситуации, когда дореформенные законы о судебных доказательствах не допускали возмещения ущерба, факт которого недвусмысленно подтверждался многочисленными косвенными уликами. Более того, должностные лица воздействовали на суды, не вступая с ними в непосредственный контакт и оставаясь вне рамок судебного процесса: они использовали свое личное влияние, а также немалые полицейские полномочия. Впрочем, примечательно, что во многих случаях одна из сторон, участвовавших в тяжбе, открыто отвергала уговоры со стороны губернатора или жандармов, не желая отказываться от иска и даже требуя тюремного заключения для своих должников, в то время как ей самой угрожал финансовый крах.

Сущность и степень личного непосредственного вмешательства губернаторов с целью наказания лиц, на которых было невозможно воздействовать посредством судебных каналов, иллюстрирует следующий пример. В 1857 году чиновник 12-го класса Александр ДеМазер попал под суд за хищение средств богатой крепостной графа Шереметева, собиравшейся купить дом на имя ДеМазера[630]. Факт этой сделки могли подтвердить несколько свидетелей, но лишь один согласился дать показания под присягой, чего не было достаточно для осуждения ДеМазера согласно действовавшей в России системе формальных доказательств. Судьи Уголовной палаты постановили оставить его под «сильнейшим подозрением» и рекомендовали губернатору выслать его из города. Вскоре после вынесения такого вердикта граф Закревский приказал изгнать ДеМазера из Москвы как человека «неблагонадежного» и (как добавил в своем рапорте обер-полицмейстер) «вредного для столицы». Тем не менее ДеМазер остался законным владельцем похищенной им собственности. Это дело дает представления как о власти, имевшейся у губернатора, так и о ее пределах: хотя ни он, ни судьи не были в состоянии помочь жертве ДеМазера, они дали судебному разбирательству идти своим чередом, а затем воспользовались своими полномочиями, чтобы не позволить ему и впредь обманывать людей, вместе с тем открыто не нарушив его имущественных прав[631]. По иронии судьбы это дело демонстрирует и то, что суды, чтобы достичь своих целей, не слишком чурались помощи со стороны губернатора, в противоположность обратной ситуации, обычно воспринимаемой как данность. Другой пример подобного сотрудничества приводит в своих мемуарах Селиванов, уговоривший более либерального и законопослушного преемника Закревского, Павла Тучкова, утвердить явно неправильный приговор по уголовному делу с тем, чтобы избежать обязательного рассмотрения этого дела в Сенате и спасти двух юношей-старообрядцев от ссылки в Сибирь за святотатство[632].