Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Возможно, Розетти мог позволить себе дерзить полиции, потому что он был образованным человеком, но этого, безусловно, нельзя сказать о государственном крестьянине Никифоре Семенове[615]. Этот неграмотный 40-летний мужчина занимался «золочением по дереву». В 1863 году его вызвали в полицейскую часть, где объявили ему, что его имущество будет описано в порядке взыскания задолженности перед крестьянкой Алексеевой, и велели ему отвести полицию к себе на квартиру и присутствовать там во время описи имущества. Тогда Семенов сказал в адрес полиции какие-то «неприличные и оскорбительные» слова, из-за чего один из полицейских получил приказание отвести его на квартиру. Однако Семенов посреди улицы уселся на тротуар и начал кричать: «Караул, полиция его грабит!» Несомненно, Семенов знал, что по закону полиция не имела права описывать имущество в отсутствие хозяина. Когда опись имущества наконец началась, он снова стал браниться, толкать понятых и угрожать избить полицейского. Когда Семенова впоследствии допрашивали в связи с этим инцидентом, он также проявил определенное знакомство с правилами судопроизводства, обвинив понятых в пристрастности на том основании, что они служили у чиновников, жаловавшихся на его поведение. В этом деле имеются пробелы, но из него тем не менее достаточно четко следует, что в 1860-х годах даже крестьянин не боялся вступить в пререкания с полицией и имел некоторое представление о полицейских процедурах.

Несмотря на то что опыт Бутикова и его связи в официальном мире способствовали успешному исходу его столкновения с полицией, их влияние не следует переоценивать[616]. Ему помогли даже не столько связи, сколько знакомство с бюрократической практикой наряду с признанием высокопоставленными государственными чиновниками того, что в глазах Бутикова защита своей чести – тесно связанной с его деловой репутацией – являлась законным и важным делом. Аналогичное стремление защитить личную честь и финансовые интересы мы видим в деле Розетти; хотя его очевидная виновность привела к получению им судимости, по сути он не понес никакого наказания. Наконец, Семенов был необразованным банкротом, который тем не менее имел рудиментарное представление о правилах судопроизводства и, возможно, даже осознавал, что более свободный политический климат середины 1860-х годов дает людям возможность оказывать противодействие полиции. Разумеется, ни у Розетти, ни у Семенова не было таких денег, как у Бутикова. С их помощью он смог воспользоваться услугами одного из лучших адвокатов, который, в свою очередь, помог Бутикову наладить контакты с теми, кому подчинялась полиция, апеллируя к ним на их собственном «просвещенном» языке. В целом решительность московских городских и коммерческих слоев в середине XIX века основывалась на сочетании ряда факторов: знакомства с бюрократическим жаргоном и практиками и умения манипулировать ими, силы денег, обеспечивавшей помощь со стороны опытных юристов, а также сетей покровительства и личных знакомств. Стремление защитить свои собственнические интересы было тесно связано с соображениями чести и родства, причем все это было свойственно и должностным лицам всех рангов.

Губернаторы и жандармы как посредники

Критика попыток усилить в России XIX века правовое государство и рациональную бюрократию направлена, в частности, на исключительность полномочий провинциальных чиновников и особенно губернаторов, получивших обширные права согласно «Учреждению для управления губерний», изданному Екатериной II в 1775 году и устанавливавшему единообразную систему местного управления[617]. Из всех чиновников административного аппарата влияние губернаторов на повседневную работу судов, как формальное, так и через личные связи, было наиболее непосредственным. В первой половине XIX века их полномочия постоянно расширялись. Закон от 1837 года, называвший губернатора «хозяином губернии», существенно увеличил его власть, особенно в результате подчинения ему губернских правлений, изначально созданных в качестве коллективных органов, но впоследствии фактически низведенных до роли губернаторского аппарата[618]. Губернаторы контролировали полицию, а полиция взыскивала долги, сажала должников в тюрьму, оценивала и изымала имущество должников и даже могла высылать из города нежелательных лиц. Вместе с тем полиция не могла просто взять и списать долг; даже если заимодавец изгонялся из города, само по себе долговое обязательство могло быть продано или передано другому лицу. Этот факт, несомненно, побуждал большинство заемщиков к переговорам с кредиторами, вместо того чтобы обращаться к властям.