Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Напомним, что к 1859 году две трети всех крепостных, находившихся во владении у частных лиц, были заложены в государственных банках за 425,5 млн рублей и что в 1829–1859 годах долг дворян государству в среднем возрастал за год на 9,3 млн рублей. Эти крупные и хорошо известные цифры затмевают относительные размеры и значение частного кредита в глазах даже тех немногих историков, которые проявляют внимание к частному кредитованию[229]. В противоположность счетам государственных банков систематическое изучение документов, связанных с частными долговыми сделками, было практически невозможным до открытия архивов в постсоветский период и даже сегодня требует определенных детективных навыков. Согласно одной часто цитируемой оценке частной задолженности в середине XIX века, распространяемой на всю Россию, общая частная задолженность дворян в южнорусской Воронежской губернии в 1859 году составляла 17 % их задолженности перед государством[230]. Эту цифру дали исследования военных статистиков, составивших обзоры по всем губерниям – по-видимому, на основе сведений, предоставленных губернскими властями. В отсутствие более надежных данных эту оценку используют и современные исследователи[231], хотя Николай Павленко указывал, что выдача частных займов являлась важнейшим источником дохода для дворян XVIII века, не считая сельского хозяйства, – более значимым, чем такие также широко распространенные виды экономической деятельности, как поставки по государственным подрядам, винокурение, торговля или промышленность[232].

При более внимательном изучении вопроса выясняется, что прежние оценки частного кредита следует серьезно пересмотреть в сторону увеличения: он определенно мог конкурировать и почти наверняка превосходил объемы государственного кредита. Частное кредитование уже не представляется маргинализованной и несколько постыдной деятельностью, как его изображают в большинстве существующих работ; его следует воспринимать как самую основу имперской системы частной собственности и, соответственно, социального строя империи.

Я подсчитал приблизительную величину российской сети частного кредита, рассмотрев каждый из основных типов долговых сделок, начиная с трех самых распространенных разновидностей: «заемных писем», или обыкновенных долговых обязательств, первоначально предназначавшихся для использования дворянами; закладных, которыми мог пользоваться любой владелец недвижимости; и векселей.

Существовали две разновидности заемных писем. Первой были «крепостные» заемные письма, держатель которых получал некоторые дополнительные юридические гарантии. В Москве объем таких сделок составлял 6–7 % от годового объема займов, полученных от государства. Например, в 1850 году в Московской палате было зарегистрировано долговых сделок почти на 930 тыс. рублей, а в 1852 году – на 1 118 073 рубля; в 1854 году, в разгар Крымской войны, их объем снизился до 636 238 рублей; в 1864 году, когда все дворяне получили возможность пользоваться более удобными векселями, а дешевый государственный кредит стал недоступен, объем зарегистрированных долговых сделок составлял не менее 606 900 рублей[233]. Однако важно отметить, что, в отличие от государственного долга, заемные письма можно было зарегистрировать в любом губернском городе и даже в уездных судах. Более того, уездные суды, например Московский уездный суд, вели свои собственные реестры долговых обязательств – к сожалению, плохо сохранившиеся; соответственно, даже «зарегистрированных» займов в действительности было намного больше.

Другой разновидностью являлись «домовые» заемные письма. Эти письма не нужно было оформлять и регистрировать в суде, а при их выдаче не требовались свидетели, но в течение недели после выдачи их следовало заверить у нотариуса. Реестры этой категории сделок отличаются еще меньшей полнотой, чем реестры крепостных заемных писем; по крайней мере, по Москве они сохранились только за первую половину столетия. За 1850 год имеются сведения о 40 сделках на общую сумму 218 685 рублей, причем средний и медианный размер сделок не отличаются от аналогичных величин в случае крепостных заемных писем[234]. Нет никаких указаний на то, что те или иные категории заемщиков или заимодавцев предпочитали домовые письма. Из этого вытекает отсутствие серьезных оснований для использования той или иной формы, помимо соображений удобства или желания получить дополнительные юридические гарантии.