Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Помимо трех этих основных разновидностей долговых документов, существовали и некоторые другие формы, не введенные законодательством специально для этой цели и, более того, объемы операций с которыми оценить еще более сложно из-за крайней скудости соответствующих сведений. Одной из подобных категорий являлись «сохранные расписки», которые, как уже указывалось, формально означали, что заимодавец передавал заемщику на хранение некоторую сумму денег, получая взамен процент от нее. Этой форме отдавали предпочтение лица, занимавшиеся профессиональным и рискованным кредитованием. Примерно так же поступали процентщики и владельцы ломбардов, предпочитавшие выдавать свои сделки за акты купли-продажи. Согласно одной оценке, ежегодный объем займов, выдававшихся только лицензированными («гласными») ломбардами Петербурга в начале 1870-х годов, составлял 3 млн рублей[243].

Еще одну отдельную категорию составляли долги, оформлявшиеся неформально или вовсе не оформлявшиеся, включая устные сделки и неформальные расписки, занимавшие двусмысленное промежуточное положение. Согласно подсчетам Мельникова по Нижегородской ярмарке, на долю таких долгов приходилось до половины всех заключавшихся там сделок[244]. Большое распространение они также имели среди купцов в важном торговом городе Рыбинске[245]. Как вспоминала мемуаристка Юлия Карпинская, предприниматель дворянского происхождения Павел Михайлович Яблочков участвовал в крупномасштабных операциях по покупке спиртного, основывавшихся на устных договоренностях: «Документов, конечно, никаких не делали, в то время еще верили друг другу на слово»[246]. Невыполнение подобных обязательств в теории преследовалось законом, но на практике их наличие было затруднительно и зачастую невозможно доказать в суде, и, более того, они имели более низкий приоритет по сравнению с долговыми документами, составленными с соблюдением всех формальностей[247].

Так, в деле о неплатежеспособности крестьянки Мавры Бубенцовой, в конце 1860-х годов торговавшей рыбой, большинство предъявленных к ней претензий не было подтверждено документально[248]. В 1859 году в документах дела о банкротстве намного более богатого купца Василия Прохорова не было отражено около половины его долгов[249]. Старообрядец Артемий Рязанов, еще один купец, обанкротившийся в те же годы, при объяснении причин своей неплатежеспособности утверждал, что долги, не имевшие документального подтверждения, были широко распространены среди московских купцов[250]. Московский купец среднего достатка Иван Елманов заявил своим кредиторам, что передал свою лавку другу в оплату незадокументированного долга в 2 тыс. рублей. Было ли это правдой или нет, важно то, что Елманов считал такое объяснение достаточно правдоподобным, чтобы использовать его в свое оправдание[251].

Долговые реестры и большинство судебных дел, рассматриваемых в этой книге, происходят из московских судов и других учреждений, но источники частного кредита могли также находиться в любой из губерний и регионов империи, а также в Польше с ее развитой экономикой и в Великом княжестве Финляндском, тесно связанном с Петербургом. Поэтому важно рассмотреть положение Москвы в рамках общей российской кредитной системы. Сделки, зафиксированные в государственных банках до 1859 года, очень четко указывают на господствующую позицию Москвы: на ее Опекунский совет приходилась почти половина всех займов, выданных дворянам-душевладельцам. Московский и Петербургский опекунский советы неформально поделили Европейскую Россию между собой, и территории, на которых проживала их клиентура, лишь незначительно перекрывали друг друга. Петербургский опекунский совет предпочитали дворяне из Петербургской, Новгородской и Псковской губерний, а также из Белоруссии, Литвы и Правобережной Украины, включая Киев. Восточно– и южноукраинское и южнорусское дворянство ездило за ссудами в Москву, как и заемщики из всех центральных, северных и поволжских губерний[252]. Такое географическое распределение диктовалось культурными предпочтениями и состоянием коммуникаций, и потому, скорее всего, оно наблюдалось и в случае частных займов.