Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Что касается частного кредитования, господствующее положение Москвы было очевидно уже в начале XVIII века, когда в городской канцелярии регистрировались тысячи долговых сделок, в то время как в таких менее значимых коммерческих центрах, как Астрахань и Ярославль, в лучшем случае регистрировалось по нескольку сотен сделок[253]. Статистики XIX века проводили прямую связь между позицией Москвы как главного узла внутренней коммерции в империи и ее ролью крупнейшего источника частного кредита. Купцы из других губерний предпочитали Москву Петербургу не только из-за ее географического расположения, но и из-за ее позиции как центра кредита: «Многие фабриканты и торговцы, которые могли бы получать все, нужное для своих фабрик и торговли, из первых рук, прямо из С. Петербурга, предпочитают обращаться в Москву, как потому что она ближе, так и потому что в ней они уже имеют кредит у капиталистов»[254]. Как утверждал в 1882 году Безобразов, «посредством [кредита] вся наша внутренняя торговля и все ее местные представители находятся в зависимости от торговых и промышленных центров этой области, в особенности от самой Москвы». Даже украинская ярмарочная торговля, проходившая на селе и в маленьких городках, за исключением юго-западной окраины, была известна как «московский торг»[255].

Представление об использовании заемных средств московскими купцами, помимо свидетельств современников, можно составить на основе выборки сельских займов, выданных под залог недвижимости, за 1862 год[256]. Из нее вытекает, что на городских и коммерческих заемщиков приходилась почти половина общего объема займов, даже несмотря на то, что земля, как правило, не фигурировала в кредитных операциях купцов, а доля дворян к 1862 году, судя по всему, выросла, поскольку к тому времени они были вынуждены удовлетворять все свои потребности в кредите при помощи частных займов.

Напротив, купцы и заимодавцы в Петербурге в первую очередь обслуживали внешнюю торговлю и зарубежных купцов, работавших в России. Разумеется, те вели дела с купцами и предпринимателями из внутренних областей России, но эти кредитные связи представляются несколько более слабыми, чем связи с Москвой. Например, в 1847 году группе видных петербургских купцов пришлось обратиться к услугам офицера Третьего отделения, чтобы тот собрал за них долги в ряде мелких городов в российской глубинке. Купцы сетовали на то, что они исчерпали все прочие, менее радикальные методы взыскания долгов[257].

Помимо кредитных сетей, завязанных на Петербург и Москву, существовали и другие, менее крупные, но все же значительные центры кредита. Например, в начале XVIII века их роль играли Ярославль, расположенный ближе к Белому морю с его европейской торговлей, и Астрахань, чьи заимодавцы обслуживали торговлю России с Ираном[258]. В середине XIX века их вытеснили такие центры кредита, как Одесса, Варшава и Бердичев[259]. Объем их операций трудно выяснить с достаточной точностью, как стало ясно военным статистикам в 1850-х годах. Офицеры, отправленные в Одессу, придумали хитрый способ сделать это путем изучения объемов частных денежных переводов, производившихся через почту империи. В 1848 году по всей России клиенты почты получили переводов на 210,8 млн рублей; при этом на долю Москвы и Петербурга вместе взятых приходилась треть отправленных и две пятых полученных переводов, а третье место занимала Одесса[260].

В этих расчетах не учитываются эквиваленты наличности и долговые документы, тоже пересылавшиеся по почте, но они дают представление об относительной финансовой мощи обеих столиц: их совокупную долю на российском рынке частного кредита можно оценить в 33–40 %, что, однако, в два раза меньше их совокупной доли в государственном кредите, в 1855 году достигавшей почти 90 %. В том, что касается Одессы, ориентироваться можно и на объемы ее зернового экспорта, зависевшие от кредита в силу сезонного характера сельского хозяйства и дефицита ликвидной наличности[261]. В 1853 году эта величина составляла 25,7 млн рублей, а в 1856-м, в разгар Крымской войны, – 17,8 млн рублей[262].